О борьбе за создание и упрочение такого коллектива и рассказано в «Разливе» и «Против течения». О том, как рождается и формируется в огне революции отдельная личность, будущий строитель социализма, писателю еще предстояло рассказать.
Выполнить эту нелегкую художественную задачу Фадееву снова помогла сама жизнь. Тесные связи с людьми, активная работа в массах дали ему возможность близко узнать ту самую «будничную сторону» действительности, к познанию которой звал литераторов В. И. Ленин.
Академию Фадеев окончить не успел – весной 1924 года его направили на партийную работу вначале в Краснодар, затем в Ростов-на-Дону. Он снова жил среди тех, с кем познакомился на партизанских тропах, жил их заботами – секретарь райкома партии в Краснодаре вникал в повседневные дела рабочих, студентов, комсомольцев, партийного актива, часто бывал в казачьих станицах. Затем Фадеев перешел на работу в ростовскую газету «Советский Юг». Он смог близко изучить самых разных людей – и горожан, и крестьян, и донецких шахтеров. На каждом шагу Фадеев убеждался, сколь сложен и богат внутренний мир людей труда, как важно художнику глубже проникнуть в него.
Никому не известно, говорил Фадеев, какими словами можно выразить в искусстве невиданный переворот в жизни, в быту, в сознании людей. В то же время он опирался на опыт классиков, считал себя учеником Горького, мастерски изображавшего силу и красоту нового, побеждающего. Все больше задумывался молодой писатель об удивительном умении Л. Н. Толстого передать «диалектику души», раскрыть противоречивый процесс нравственного развития человека.
Имя Л. Н. Толстого постоянно всплывает в высказываниях строителей молодой советской культуры. На его шедеврах они учились искусству изображения характеров, внутреннего мира героев. «Реализм как основная особенность пролетарской литературы, – писал Ю.Либединский, – уже заявлял о себе в ряде хороших произведений. Но ни у кого из нас, писавших до Фадеева, этот реализм не проявил настолько своего нового качества, определенного революционным содержанием нашей жизни. Это был новый, особенный реализм, порожденный новой эпохой. Ни у кого из нас, сверстников Фадеева и его старших товарищей, он не выразился так ярко в лепке характеров, в обдуманной расстановке этих характеров, в глубине психологического проникновения и, наконец, в стройном и драматическом развитии сюжета».
Характеры, рожденные временем великого революционного переворота и выражающие это время, – таково художественное открытие Фадеева, сделавшее «Разгром» этапным произведением советской литературы.
Такое открытие оказалось тем более значительным, что Фадеев первым в советской литературе раскрыл пути становления нового сознания и новой морали в сложности и перспективности этого процесса. «Разгром» вновь напоминает о той монолитности революционных рядов, железной воле пролетарского авангарда, которые автор повестей «Разлив» и «Против течения» считал важнейшим условием социалистического переустройства жизни. Масса теперь изображается не суммарно, читатель видит, что плечом к плечу стоят очень несхожие люди.
О переменах в людях Фадеев по-прежнему рассказывает без какой бы то ни было велеречивости. Повествование в «Разгроме» ведется стройно и последовательно, писатель пользуется реалистическими средствами живописи, он воспроизводит быт войны, дает множество жизненных деталей, воскрешающих конкретную обстановку Дальнего Востока, партизанской борьбы. Но все описания согреты единым чувством – это мечта о новом человеке, жгучий интерес к тому прекрасному, что рождается в людях, несущих еще на себе печать старого собственнического мира.
Один за другим проходят перед нами герои «Разгрома» – их именами названы отдельные главы романа.
Морозка! Вглядываясь в облик лихого партизана, мы испытываем то счастливое чувство открытия яркого человеческого типа, которое приносит подлинно художественное произведение. Нам доставляет эстетическое наслаждение следить за перипетиями душевной жизни этого человека. Его нравственная эволюция заставляет задуматься о многом.
До вступления в партизанский отряд Морозка «не искал новых дорог, а шел старыми, уже выверенными тропами» и жизнь казалась ему простой, немудрящей. Воевал храбро, но порой тяготился требовательностью Левинсона. Был щедр и самоотвержен, но не видел ничего дурного в том, чтобы набить мешок дынями с крестьянского баштана. Мог и напиться вдрызг, и изругать товарища, и грубо обидеть женщину.