— Не пропадать же салу, в хозяйстве оно пригодится, — повторял он свой довод.
Я дал согласие, и мы стали собираться. Стоило только мне взяться за штуцер, как Левка и Черня всполошились.
На лодке мы спустились до порога и берегом дошли до старой стоянки. Там, по-прежнему, стояли колья от палаток и у огнища лежали концы обугленных дров. Все это еще много лет сохранится в том виде, в каком было оставлено нами, и попавший в эти места человек узнает о пребывании здесь экспедиции.
— Куда идти? — невольно вырвалось у меня. Собаки тоже вопросительно посматривали на нас, еще не понимая, почему их держат на сворах и чего от них хотят. Не зная способности наших лаек, посторонний человек наверняка сказал бы, что наше предприятие кончится неудачей. Где искать оставленного собаками медведя? Пойди мы вправо — собаки будут рваться вперед; сверни влево — то же. В каком бы направлении мы ни пошли, туда же будут тянуть нас Левка и Черня. Как же заставить их вести к медведю, если мы не знали направления, каким собаки возвращались вчера в лагерь?
Когда Черне и Левке не удается с первого наскока задержать зверя, они обычно гоняют его до тех пор, пока добьются своего или сами выбьются из сил. Иногда зверь проявляет удивительное упорство и уводит собак очень далеко, путая свой след по гарям, по чаще, однообразным белогорьям, но, куда бы ни зашли собаки, они не собьются с пути, возвращаясь на табор, — это одна из самых замечательных способностей лайки. Они никогда не ходят напрямик, а возвращаются своим следом, повторяя в обратном направлении весь путь.
Точно определить, откуда вчера вернулись Черня и Левка к стоянке, можно было только по их следам, которые около реки исчезли вместе со снегом. Но мы не сомневались, что и в данном случае собаки оставались верными своей привычке и возвращались «пятным»[2] следом.
Чтобы убедиться в правильности наших предположений, мы прибегли к испытанному способу. Днепровский с Левкой направился к трупу Чалки и далее на увал, придерживаясь направления, каким собаки гнали медведя, а я остался на месте, чтобы понаблюдать за поведением Черни. Если бы мы ошибались, то Черня равнодушно отнесся бы к уходу Левки, но сейчас оказалось не так. Только Прокопий и Левка отошли, как Черня вдруг забеспокоился, стал нервно переставлять ноги, не отрывая глаз, следя за ними. Его возмущение росло тем больше, чем дальше они уходили. Он рассуждал по-своему, по-собачьему: «Левку повели кормить, а разве я меньше его голоден?» Нужно было посмотреть на Черню, когда Днепровский и Левка скрылись. Обиженный несправедливостью, он стал тянуть меня вперед, визжать, выражая этим свое негодование. В Черне проснулась звериная жадность и собачья ревность: это нам и нужно было. Через десять минут я догнал Прокопия, и Черня, натягивая поводок, потянул меня вперед. Стоило только ему опередить Левку, как ревность прошла. Он шел уверенно, повеселев, не переставая помахивать хвостом.
Черня был старше Левки на два года. Они были братьями по матери. Первый, несмотря на свой сравнительно небольшой возраст, имел богатый опыт и не зря считался хорошей зверовой собакой. Левка же уступал не только в возрасте и сноровке, но и в характере. Черня был кобель ласковый и в работе темпераментный, тогда как Левка отличался нахальством и грубостью, но работал по зверю азартно, был бесстрашным в схватке с медведем, за что мы его любили и многое ему прощали. В критическую минуту, когда нужно было прибегнуть к помощи собаки, мы всегда имели дело с Черней. С ним было легко «договариваться», он быстрее, чем Левка, понимал, чего от него требуют.
Все сильнее натягивая поводок, Черня вывел нас на увал, и там мы узнали, что идем не собачьим следом, а своим, явно видимым на нерастаявшем снегу. Стало ясно: возвращаясь вечером, собаки наткнулись на наш след и вышли им к стоянке, выбросив из своего пути большую петлю. Всякое сомнение исчезло, и мы прибавили шагу.
Который раз, следуя за Черней, я восхищался его работой. Какое скрытое чувство руководит собаками, когда они, с поразительной точностью, восстанавливают свой путь спустя много времени? Какое поразительное чутье и какая память должны быть у них, чтобы не сбиться, проводя нас по чаще, по завалам или хребтам? Иногда Черне приходилось вести нас за десятки километров к убитому зверю, делая по пути бесконечные петли и зигзаги, много раз пересекая один и тот же ручей. И не раз, когда он уводил меня слишком далеко, закрадывалось сомнение в правильности пути. Я останавливал собаку и раздумывал: не вернуться ли назад? Но когда мой взгляд встречался со взглядом Черни, я терялся. А он словно говорил: «Неужели ты сомневаешься и не видишь, как хорошо заметны приметы? Вот перевернутая моей лапой палочка, а здесь я прыгал через ручей и помял траву. А запах? Неужели и его не чувствуешь, а ведь он хорошо ощутим даже среди более сильных запахов…»