До темноты оставалось менее часа. Не торопясь я стал спускаться на стоянку, изредка посматривая в глубину ущелья. Неожиданно на снежном поле между скалами мелькнуло что-то большое, черное. Я замер. А в это время над головой тихо, нежно засвистел рябчик. Но разве до его песни было тогда!
«Сохатый! И движется прямо на меня. Откуда этакое счастье!» — подумал я.
Зверь вдруг шарахнулся в сторону. Ремень ружья зацепился за сук кедра, и я замешкался. А сохатый уже несся к гребню. Остается еще два-три прыжка… Наконец я освободил штуцер, но не успел поймать на мушку зверя, как он исчез. Я бросился за ним и, споткнувшись о корни, распластался по земле.
Снизу доносился треск падающего сухостоя. Он слышался реже, тише и наконец совсем умолк. Я встал. В долине, там, где вместе со зверем замолк последний звук, уже темнело. Я стоял не в силах прийти в себя. А рядом все так же тихо, нежно насвистывал свою мелодичную песенку рябчик.
— Ты еще тут? — крикнул я, раздосадованный своей нерасторопностью.
Да и как было не злиться. Ведь зверь был от меня не далее пятидесяти метров. Сколько мяса упустил! Нам хватило бы его дней на десять. Невольно вспомнил про холодец из сохатиной губы, про печенку, жаренную на вертеле. Было о чем пожалеть… А рябчик все продолжал насвистывать свою беззаботную песенку.
Когда я спустился в долину, была ночь. Шел неохотно, словно провинившись. Товарищи, поджидая меня, не ужинали.
— Жаль, ой, как хочется мяса, ведь без него мы Кубарь не одолеем. Знатье, медвежатину бы взяли, — говорил Курсинов, выражая мысли всех.
Уставшие за день люди скоро уснули.
Выступление было назначено на ранний час. Я пробудился, когда еще была ночь, но уже чувствовалось, что рассвет недалеко, что вот-вот на востоке сквозь тьму пробьется победный луч зари.
Подброшенные в костер дрова быстро разгорелись. Завтрак состоял из небольшой порции каши, совсем крошечной лепешки и бледного чая, который давался в неограниченном количестве, но без сахара.
В семь часов мы уже пробирались через мертвую тайгу. Прокладывая путь, стучали топоры, но лес не сдавался. Все труднее становилось идти. Наконец попали в непроходимый бурелом. Скоро подошли лошади, и нам пришлось повернуть обратно. Бесполезно было пытаться пробиться по Ничке до следующего распадка.
В раздумье, что делать дальше, мы собрались на поляне.
— А ты не помнишь, как вчера сохатый спустился в долину, шагом или махом[9]? — вдруг спросил меня Прокопий.
Я не понимал, зачем ему вдруг понадобилось это знать.
Он предложил пойти разыскать след зверя. Я согласился только из любопытства узнать, какие выводы будут сделаны Прокопием, когда мы определим, как именно пошел зверь от отрога — шагом или махом.
Скоро мы увидели на снегу, покрывавшем северный склон отрога, следы зверя. Он спустился в долину крупными прыжками и пошел завалом. Прокопий медленно шагал, внимательно рассматривая землю, на которой чуть заметно виднелись крупные отпечатки копыт. Через двести метров следопыт остановился.
— Здесь вот он стоял, видимо, прислушивался — не преследуют ли его. А вот старый след, значит, тут он раньше проходил, — и на лице Прокопия появилась радостная улыбка.
— Хорошо, что ты не убил его, он поможет нам пройти завал, — говорил Прокопий, пробираясь между сваленными друг на друга сучковатыми стволами.
Дальше сохатый пошел шагом.
Неспроста этого зверя зовут «лесным бродягой». Нужно видеть, как он ловко пробирается по завалам, через какой только колодник не перешагивает, как умело он выискивает проход, пробираясь через бурелом или пересекая топи.
Идя вперед, Прокопий сламывал сучья и изредка делал на деревьях затесы. Но, странно, сохатый все настойчивее поворачивал к реке, и чем ближе мы подходили к ней, тем мрачнее становилось лицо моего спутника.
— Наверное, ушел через Ничку, лучше бы убил ты его, — говорил он с досадой.
И действительно, скоро мы оказались на берегу. След пропал. Зверь прыгнул в реку.
Прокопий попросил меня подождать, а сам пошел берегом вверх.
— Напрасно, — сказал я ему, — нужно скорее переправляться на другую сторону реки или идти в обход по отрогам.
Прокопий не послушался.
А время шло, и солнце, поднявшись над горами, уже заливало радостным светом этот безжизненный уголок долины.