Во-первых, следует учесть совершенно очевидное санскритское Dharma – «священный закон», «религиозный долг» и его исполнение, т. е. «праведность», «благочестие».
Во-вторых, необходимо обратиться к древнееврейскому языку, который Хармс изучал в том числе в связи с своими занятиями оккультизмом и магией, предполагавшими также знакомство с Каббалой (соответствующие рабочие выписки и заметки Хармса: РНБ). Тогда обнаружим: воспроизводимое в иврите как hrm (herem) означает «отлучение» (от синагоги), «запрещение», «уничтожение». Ввиду таких значений может, кажется, получить более определенное объяснение высказывание отца Хармса о жизненном неблагополучии сына, связанном с его псевдонимом.
В-третьих, учтём мифологического Харма, одного из сыновей Аристея (о нем см.: Иванов. С. 81).
В-четвертых, примем во внимание сообщение Е. Белодубровского о том, что учительницей немецкого языка в Петершуле, где с 1916 года учился Хармс, была Елизавета Васильевна Хармсен (Белодубровский).
В-пятых, необходимо учитывать основательные занятия Хармса мифологией, историей и литературой Древнего Египта, следы которых своеобразно трансформировались во многих его текстах (см. ниже). Самым ранним из известных свидетельств такого его увлечения является рисунок пером, изображающей некое лицо, с подписью: «Тот» и датой: «1924» (воспроизведение: Полет в небеса. С. 89). К тому времени относится начало дружбы Хармса с Введенским и Т. Мейер, которые тогда учились на Восточном факультете университета. Нет оснований для убедительных заключений о том, в какой последовательности расширялся круг интересов Хармса: от оккультизма к Древнему Египту или наоборот; несомненно лишь, что обстоятельные выписки из книги Папюса «Первоначальные сведения по оккультизму» (РНБ) и названное изображение одного из главных египетских богов Тота, бога мудрости и письма, которого греки отождествляли впоследствии с Гермесом Трисмегистом, носителем сокровенного знания всех поколений магов, – то и другое сосуществовало в сознании Хармса и реализовывалось в его творчестве.
Возвращаясь к теме происхождения псевдонима, необходимо, на наш взгляд, учитывать следующее: «Согласно представлениям египтян, часть человеческой души заключается в имени человека. Поэтому имя являлось постоянным объектом магических действий и заклинаний» (М. Матье. С. 44, сн.2). Трансформации, которые придавал своему псевдониму Хармс, напоминают как раз некие магические манипуляции, с одной стороны, прикрывающие истинное значение имени (которое, по канонам магии, не должно быть ведомо непосвященному), с другой – уберегающие носителя этого имени от неблагоприятного внешнего воздействия.
В заключение, выскажем предположение о возможной реализации в метаморфозах хармсовских псевдонимов яфетической теории Н. Марра, по которой близкое по звучанию слово находится во множестве языков и означает или идентичное или антиномичное (т. е. все равно подобное), вследствие чего сама личность (носитель имени) подтверждает свое древнее происхождение.
О псевдонимах Хармса см. также: Milner Gulland. Р. 248.
2. О том как Иван Иванович попросил и что из этого вышло*
Впервые – Jaccard, Устинов. S. 214–217. Автограф – ИРЛИ.
Отметим еще один псевдоним Хармса, отсутствующий в выше приведенном перечне. Здесь Хармс идентифицирует себя со знаменитым книжником, секретарем князя Андрея (XII в.), который пострадал за свои убеждения. Здесь впервые встречаемся с Иваном Ивановичем – персонаж с таким именем и отчеством будет еще неоднократно возникать в текстах Хармса – взрослых и детских. Иван Иваныч Самовар встретится в другой раз во фрагменте «Комедии Города Петербурга», датированном 4 сентября 1927 г. (см. т. 2 наст. собр.). Но комментируемый текст самим содержанием вызывает в памяти прежде всего Ивана Ивановича Самовара из знаменитого детского стихотворения, которым открывается детское творчество Хармса в печати («Еж». 1928. № 1), причем, обращает на себя внимание не только имя персонажа, а и схожая ритмика обоих текстов, и та же трехстрочная строфика, и своеобразная трансформация эротического сюжета комментируемого стихотворения в детском, где, напротив, Иван Иваныч «не дает». Обратим также внимание на профессию Ивана Ивановича – столяры также еще появятся в произведениях Хармса (см. 95 и т. 2 наст. собр.). Не исключено, что имя персонажа навеяно любимым писателем Хармса – Гоголем, в частности, из «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (сходство заглавия и сюжета – «ссора» – весьма показательны). Во всяком случае, имя Иван встречается у Хармса в более чем 20 текстах (Иван Иванович – в 5) и это корреспондирует частоте их появления у Гоголя («Нос», «Портрет», «Шинель» и мн. др.).
Гоголевская реминисценция, но уже из «Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки», указана нам А. С. Немзером в 8-ой строфе, отсылающей к видениям то и дело выскакивающих жен в вынимаемых Иваном Федоровичем платках.
Р. Д. Тименчик обратил внимание на «финские» акценты в тексте Хармса: названное в посвящении имя – повидимому, фольклорный персонаж Тылль, и Усикирка (Уусикиркко) – поселок на Карельском перешейке, где в 1913 г. умерла жена М. Матюшина Елена Гуро и где проходил первый съезд футуристов.
кику с кокой – ср. 7, 87.
3. От бабушки до Esther*