И только в чужом неприветливом Хай-шин-вей опомнилась она и досыта оплакала свою жестокую неладную участь.
Ван-со-хин, заманивая Мин-дзы, насулил, наболтал ей полное благополучие и обилие в новой жизни; ожег ее доверчивое воображение заманчивым будущим, в ее настороженном сердце вспалил радостную тревогу и жгучее выжидание.
Очутилась же Мин-дзы в темной неприютной конуре какого-то затхлого, грязного дома.
Каждый вечер Ван-со-хин натаскивал в эту конуру чужих, грубых людей, которые делали с ней все, что хотели.
Нередко Ван-со-хин уезжал куда-то по каким-то темным делам и оставлял ее на произвол судьбы, или – еще хуже – на произвол своих подозрительных приятелей.
Однажды исчезнув так же – Бог весть куда, – Ван-со-хин не возвратился вовсе.
Мин-дзы не удалось и разведать-то толком о судьбе своего тирана: – была ли отрублена голова Ван-со-хина и болталась ли она где-нибудь на придорожном столбе, или же его труп был сожжен и схоронен по-человечески. Никто из приятелей Ван-со-хина ничего не мог сказать о его судьбе.
Впрочем, вскоре Мин-дзы перестала интересоваться этим. К тому же она подружилась с богатой китаянкой Кун-ны, с которой впервые на чужбине поговорила словами открытого, уязвленного сердца о своем тусклом, убогом житье.
Встреча с Кун-ны была точно послана незабвенной душой умершей матери Мин-дзы. – Так решила несчастная женщина.
Кун-ны оказалась доброй и ласковой и, по доброте великой, приютила Мин-дзы у себя в богатой теплой фанзе на краю города. С годами Мин-дзы привыкла к Хай-шин-вей, – примирилась с чужбиной.
Иная – спокойная, ровная жизнь вовсе стерла с ее памяти жестокое время, пережитое с беспутным обманщиком Ван-со-хином.
И только однажды, когда в темный вечер набросилась на нее собака и разорвала ее ножные новые обмотки, Мин-дзы вдруг остро и четко вспомнила исподлобного, всегда вздорно придирчивого Ван-со-хина, который почему-то особенно сильно раздражался от какой бы то ни было ее удачи, или обновки.
– «Наверное, душа Ван-со-хина перенеслась в этого злого щенка», – подумала с ужасом Мин-дзы, убегая от назойливого лая.
Благодарная Мин-дзы охотно помогала по кухне, в хозяйстве своей ласковой покровительнице, и со временем выучилась легко и бойко приготовлять изысканные затейливые кушанья из свинины, водорослей всяких, из всевозможных морских животных, чилимсов, крабов, сушеной мелкой рыбы и прочих продуктов. Мин-дзы прославилась даже в кругу обширных знакомых богатой китаянки удивительно удачным и острым приготовлением особого лакомства из сушеных трепангов в соусе с какими-то твердыми морскими растениями, а также и заваркою – ю-цао-мяо – китайского кофе.
И так до старости прожила тихо и спокойно поварихою Мин-дзы у доброй Кун-ны.
Но вот несказанное горе постигло вдруг Мин-дзы: – ее покровительница умерла.
Не могла больше оставаться в богатой фанзе Мин-дзы без своей дорогой незабвенной Кун-ны.
И снова очутилась в грязи и нищете. Правда, Мин-дзы была уже исполнена чужбинного опыта; к тому же за долгие годы службы у Кун-ны в ее тряпицах появилось несколько денежных сверточков и кой-какие пригодные вещицы.
Но не было у нее прежней бойкости и расторопности и потускнела сила в костях, поослабла и пригнулась Мин-дзы и превратилась в неуклюжую, без толка кропотливую старушонку.
К зиме приютилась Мин-дзы в соломенном уголке нар черного таян-гвана – ежедневного приюта сонливых опиекурильщиков.
И теперь-то пригодилась старушке наследная тигровая лапа, уже ссохшаяся и почерневшая.
С детства далечайшего запомнила Мин-дзы множество родовых россказней о целительных чудных свойствах тигровой лапы…
И вот что особенно запомнилось ей:
Ничто не может спасти человека, проглотившего рыбью кость, если кость эта застрянет в самом горле.
Так и будет торчать в горле. –
Ни туда, ни сюда.
Не умрет несчастный, но жизнь его превратится в сплошную безысходную муку. Вечная жестокая помеха – застрявшая кость, жутко отравит остатки дней его.
Все знают старые люди – мудрые китайцы – белобородые, почтенные.
Знают, как быть и в такой беде. –
Нужна тигровая лапа, срезанная толком в кисти, ниже локтя.
Только она может спасти несчастного человека, с костью, застрявшею в горле, –
Только лапа тигровья.
Пусть хоть стара, хоть и застолетняя – чудодейство целебное ее не иссякает от времени.
Только цельной надо сохранить ее – с несбитыми ровненькими когтями.
А лечить-то ею – легче легкого.
Лапа ласково берется в горсть руки, держать ее надо когтями растопыренными, выставленными к горлу человека с застрявшею костью.