В этом-то вся и беда, сказал он себе, сидя за столом и лишь краем уха слушая прощальную болтовню Эбби: все его пациенты — старые и верные друзья. Он не мог оставаться беспристрастным и сочувствовал каждому из них. Они приходили к нему, смертельно больные, и смотрели на него доверчивыми глазами, потому что в глубине души твердо знали, что старый добрый док поможет им. А когда он не мог им помочь, когда никто на всем белом свете не мог им помочь, они умирали, прощая его со все той же верой в глазах. В этом и заключался весь кошмар семейной практики, весь ужас положения врача в маленьком городке: в доверии людей, на которое он по большому счету не имел никакого права.
— Я еще приду, доктор, — сказала Эбби. — Я хожу к вам уже много лет, и вы каждый раз ставите меня на ноги. Я всегда говорю подругам, что мне очень повезло с врачом.
— Это очень любезно с вашей стороны.
Если бы все его пациенты были как Эбби, все было бы не так плохо. Потому что уж ей-то было грех жаловаться. Эта крепкая старушенция грозила пережить его самого. Единственной неполадкой в ее организме была склонность к секреции огромного количества ушного воска, из-за чего время от времени приходилось делать промывания. Но несомненный факт отменного здоровья ни в малейшей степени не препятствовал возникновению воображаемых недугов, которые регулярно приводили ее к нему на прием.
Поднявшись, чтобы проводить почтенную даму до двери, Бентон задумался о цели ее частых визитов и, кажется, понял: они дают Эбби пищу для разговоров с подругами за карточным столиком или с соседками через изгородь на заднем дворе.
— Ну, берегите себя, — напутствовал он пациентку, подпустив в голос профессиональной озабоченности, для которой не было ровным счетом никаких оснований.
— Непременно, — прощебетала она своим похожим на птичий старушечьим голоском. — Если появятся какие-нибудь жалобы, я быстренько прибегу к вам.
— Доктор, — сказала сестра, Эми, поспешно выпроваживая Эбби к выходу, — мистер Эббот ждет вас.
— Пожалуйста, проводите его в мой кабинет, — попросил Бентон.
Эббот оказался моложе, чем представлялось Бентону, и отнюдь не красавцем. На самом деле он был довольно уродлив — поэтому, видимо, на суперобложках его книг никогда не помещали фотографию автора.
— Я с нетерпением ждал нашей встречи, — сказал Бентон, — и, признаюсь вам откровенно, все это время недоумевал, что привело вас сюда. Уверен, у вас нет недостатка в консультантах.
— Но среди них не часто встретишь такого, как доктор Артур Бентон, — возразил Эббот. — Вы ведь не можете не понимать, что принадлежите к исчезающему виду. В наше время не многие медицинские работники готовы похоронить себя в таком захолустье.
— Я никогда об этом не жалел, — искренне признался Бентон. — Ко мне здесь прекрасно относятся.
Он не стал возвращаться за стол и, жестом указав Эбботу на один стул, отодвинул от стены другой, для себя.
— Когда я звонил вам, — сказал Эббот, — то не мог всего объяснить. О таких вещах надо говорить лично. В телефонном разговоре то, о чем я собираюсь вам рассказать, показалось бы полной бессмыслицей. А мне крайне необходимо, чтобы вы поняли, что я имею в виду, потому что я собираюсь просить вас о содействии.
— Если в моих силах вам помочь, я готов.
— Я приехал сюда по нескольким причинам, — пояснил Эббот. — Вы ведете семейную практику и работаете с широким кругом населения. Вам приходится иметь дело с самыми различными заболеваниями и увечьями — в отличие от специалистов, которые занимаются только определенными случаями и, как правило, предпочитают тех пациентов, кому по карману оплачивать их услуги. Кроме того, в прошлом вы были эпидемиологом. Ну и география тоже сыграла свою роль.
Бентон улыбнулся.
— А вы неплохо изучили мою подноготную. В молодости я действительно несколько лет работал эпидемиологом в общественном здравоохранении. Но потом пришел к выводу, что эта область слишком уж теоретическая. Мне хотелось работать с людьми.
— Что ж, в таком случае вряд ли можно было сделать более верный выбор, — сказал Эббот.