В трубке послышалось фырканье, от которого едва не загорелся провод.
— Берти, — проговорила моя кровная родственница, приняв на борт достаточный запас воздуха, — меня сдерживает только то, что я нахожусь на другом конце телефонной линии, но если бы ты был в пределах досягаемости, я бы закатила тебе оплеуху, которую ты запомнил бы надолго. Объясни мне вразумительно, о чем ты, как тебе кажется, ведешь речь?
— Я веду речь о Планке и пытаюсь растолковать вам, что, хотя Планк и путешественник, но в настоящее время он не путешествует, а живет у Кука в Эгсфорд-Корте.
— Ну и что?
— А вот и то. Он пожаловал ко мне сразу же, как только Билли Грэхем принес кошку. Они с Дживсом находились на кухне, принимали напитки. И когда Планк тут сидел, она мяукнула, и, разумеется, Планк услышал. Надеюсь, вы понимаете, что это означает. Планк идет к Куку, говорит ему, что слышал, как в доме у Вустера мяукала кошка. Кук, и без того подозревающий меня после нашей злополучной встречи, идет сюда, как волк в овчарню, полки его сверкают багрецом и златом.[121] Я сказал Планку, что это Дживс упражняется в искусстве звукоподражания, и Планк этому вполне поверил, потому что путешественники — простофили и верят всему, что им говорят, но пройдет ли этот номер с Куком? Нечего и думать. Мне оставалось одно — попросить Билли Грэхема отнести кошку назад.
Допускаю, что какой-нибудь знаменитый адвокат изложил бы дело лучше, но и у меня получилось неплохо. Наступило молчание. Несомненно, тетя Далия обдумывала услышанное, взвешивая все «за» и «против». Наконец она проговорила:
— Понимаю.
— Вот и хорошо.
— Ты оказался не таким уж черствым извергом, как я подумала.
— Прекрасно.
— Прости, что я набросилась на тебя.
— Все в порядке, престарелая родственница. Tout comprendre c'est tout pardonner.
— Тебе действительно ничего больше не оставалось делать. Но не жди, что я пропою тебе аллилуйя. Весь мой план кампании лопнул.
— Ну, не знаю. Может быть, все еще образуется. Вдруг Симла придет первой.
— Да, но хотелось бы знать наверняка. Не надо меня утешать. Я чувствую себя ужасно.
— Я тоже.
— С тобой-то что случилось?
— Я обручился с девушкой, от одного вида которой меня тошнит.
— Как? И кто же это на сей раз?
— Ванесса Кук.
— Родня старому Куку?
— Дочь.
— Как же это случилось?
— Я сделал ей предложение год назад, получил отказ, а теперь она снова возникла, говорит, что передумала и выйдет за меня замуж. Меня это буквально сразило.
— Ты бы ей сказал, чтобы она и думать об этом забыла.
— Я не смог.
— Почему?
— Это не по-рыцарски.
— Как?
— Не по-рыцарски. Вы знаете, что такое благородный рыцарь? Я стремлюсь им быть.
— Если хочешь вести себя по-рыцарски, приготовься к тому, что будешь нарываться на одни неприятности. Впрочем, я бы не стала беспокоиться. Ты непременно как-нибудь выпутаешься. Помнишь, ты мне сказал, что веришь в свою звезду. Если собрать всех девиц, с которыми ты был помолвлен и от которых сумел улизнуть, и выстроить их в ряд, то он протянется от Пиккадилли до Гайд-Парк-Корнер. Я поверю, что ты женишься, только тогда, когда увижу своими глазами, как епископ и его помощник утирают пот со лба и облегченно вздыхают: «Уфф! Наконец-то этот повеса попался».
С этими ободряющими словами она повесила трубку. Если вы думаете, что я с легким сердцем вернулся к чтению романа «По царскому велению», то вы заблуждаетесь. Действительно, я во всем чистосердечно признался ближайшей престарелой родственнице и сумел погасить ее гнев. Если бы он разгорелся, это грозило бы мне страшной карой — она отлучила бы меня на неопределенное время от своего стола, и я лишился бы возможности питаться шедеврами ее французского повара Анатоля, столь благодатные для желудочного сока, однако счастье не бывает безоблачным. Я не мог не сострадать старой родственнице, пережившей крушение своих надежд и мечтаний, крушение, к которому я, если честно признаться, имел непосредственное отношение, хотя сам был всего лишь игрушкой в руках судьбы.
Я изложил это Дживсу, когда он пришел со всем необходимым для приготовления предобеденного коктейля.
— У меня тяжело на душе, Дживс, — признался я, поблагодарив его за своевременную заботу.
— В самом деле, сэр? Почему?
— Я только что пережил мучительную сцену с тетей Далией. Правда, «сцена» не вполне подходящее слово, наша беседа происходила по телефону. Грэхем благополучно отбыл?
— Да, сэр.
— В сопровождении кошки?
— Да, сэр.
— Вот это я ей и сказал, и от такой новости она несколько возбудилась. Вам никогда не приходилось охотиться с «Куорном» или «Пайтчли», Дживс? Такой жизненный опыт сказывается на выборе слов. Придает речи особую выразительность. Моя старая родственница даже не делала паузы, чтобы подыскать нужные слова, они вылетали из нее, как из пулемета. Слава Богу, наша беседа происходила заочно. Страшно подумать, чем бы все могло кончиться.
— Вам следовало бы изложить миссис Траверс факты, имеющие отношение к майору Планку, сэр.
— Именно это я и сделал, когда сумел вставить хотя бы слово, и мое объяснение подействовало на нее как… как что, Дживс?
— Как бальзам в Галааде,[122] сэр?
— Именно. Я хотел сказать, как манна в пустыне, но бальзам в Галааде подходит больше. Тетя Далия успокоилась и признала, что у меня не оставалось иного выхода, как только вернуть кошку.
— Весьма отрадно слышать, сэр.
— Да, это дело более или менее улажено. Но есть еще одно угнетающее меня обстоятельство. Я помолвлен и должен жениться.
Всякий раз, когда я сообщаю Дживсу, что помолвлен и должен жениться, он, и глазом не моргнув, принимает вид чучела, набитого искусным таксидермистом, — мол, это его не касается, от него теперь требуется только исполнить необходимые формальности
— Вот как, сэр?
И на этом — все. В таких случаях я с ним свои неприятности не обсуждаю. Это было бы неуместно, — если я правильно выбрал слово, — и знаю, что он тоже счел бы это неуместным, а поскольку мы оба так считаем, то переводим разговор на другие темы.
Однако нынешний случай был особый. Мне еще не доводилось обручаться с девицей, которая требовала, чтобы я перестал курить и пить коктейли, и тут уж я рассудил, что требуется серьезный разговор. Когда над вами нависает беда, надо обратиться за помощью к выдающемуся уму, если он имеется под рукой, пусть это против всех правил хорошего тона.
Вот почему после дежурных слов Дживса: «Примите мои поздравления, сэр», — я ответил не по этикету:
— Нет, Дживс, не приму, какое там. Я — как полевая мышь, попавшая под борону. Плохи мои дела, Дживс.
— Весьма прискорбно это слышать, сэр.
— То ли еще будет, когда вы узнаете, что произошло. Вам когда-нибудь приходилось видеть, как орава дикарей с истошными воплями штурмует крепость, а у ее защитников остался последний ящик патронов, запасы воды кончились, и на горизонте не видно американских морских пехотинцев?
— Нет, сэр, не припоминаю.
— Грубо говоря, я оказался в положении такого осажденного гарнизона, с той лишь разницей, что, по сравнению со мной, они еще хорошо устроились.
— Вы пугаете меня, сэр.
— Еще бы! Но самого страшного вы еще не слышали. Начну с того, что мисс Кук, с которой я помолвлен и которую глубоко ценю и уважаю, на некоторые вещи… как это говорится?
— Смотрит другими глазами, сэр?
— Вот именно. И, к сожалению, эти вещи… — забыл, как это называется, — всего моего образа жизни. Что бывает в образе жизни?
— Возможно, сэр, вы имеете в виду краеугольный камень?
— Благодарю вас, Дживс. Она не одобряет многое из того, что составляет краеугольный камень моего образа жизни. Брак с ней неизбежно означает, что я должен буду отказаться от дорогих мне привычек, поскольку у нее железная воля, и она без труда заставит мужа прыгать через обручи и ловить кусочек сахара, подкидывая его с кончика носа. Вы понимаете, что я хочу сказать?
121
122