Не так давно сдружился было Иван Семенович с регентом Ягодовым, и большого дал маху, уж думал, и жив-то не будет и небо-то ему с овчинку показалось тогда, – попал впросак, что говорить.
Не хуже того художника, как снег на голову, свалился Ягодов в наш город и сразу всех с толку сбил. Его визитная карточка, ходившая по рукам, производила на всех весьма сильное впечатление.
«Композитор церковных песнопений, санкционированный Святейшим Синодом, имеющий знаки отличия и прочая. А. К. Ягодов». – Вот она какая карточка!
– Шутка ли, санкционированный Святейшим Синодом!
– Пять золотых медалей имеет!
– Достали-таки мы себе человечка!
– Сто двадцать пудов одних нот привез!
Так и этак рассказывалось на всех перекрестках. Потирали руки от удовольствия: церковное пение у нас любят и регентами дорожат.
Обойдя достопримечательности города, после монастырей Прокопьевского и Зачатьевского, после бульвара и трактира Бархатова регент зашел к Стратилатову. Явился он весь в медалях, показал свою визитную карточку и воспламенил Ивана Семеновича. Забренчала гитара, пошло пение: пускай, дескать, умный человек голос попробует! – так думал Стратилатов. И не ошибся: регент слушал внимательно, прослушал несколько песен и, снова для внушения, должно быть, показав свою карточку, одобрительно потрепал по плеши Ивана Семеновича.
– Невелик у вас голос, – сказал регент, – потому что не работали над развитием голосовых связок, вторым тенорком петь можете.
И с тех пор повадился таскаться к Стратилатову и все будто пение слушать. Слушал не больно охотно и сколько раз даже прекратить просил, а между тем, под предлогом развития голосовых связок, требовал себе вознаграждения. Иван Семенович не ласково, но все-таки давал регенту двадцать одну копейку, ровно на косушку без посуды, а затем стал отвиливать и вовсе отказал. Но не в этом заключалась вся беда регентских посещений. Бог с ним, с вознаграждением, – изредка, ну раз в месяц, Иван Семенович, пожалуй, и дал бы двадцать-то одну копейку, не разорился бы, не в этом дело: регент всякий раз смущал его своими разговорами и наводил на грех.
В одно из первых регентских посещений Стратилатов, выкладывая перед гостем всю свою ученость, заговорил о Пушкине. Регент же помнил всего-навсего одну Птичку, но не пушкинскую, а которую еще в школе пел: Ах, попалась птичка, стой! – да и ту наполовину, в чем не преминул чистосердечно признаться. И все это оказалось кстати и в пору – ведь Стратилатову только того и надо: желая показать свое превосходство, приналег он на Пушкина, насказал стихов много и все, как сам выражался, эротических.
– Пушкин, – сказал в заключение Иван Семенович, – хороший человек, да погубил свою душу Гаврилиадой.
Вот уж истинно – слово не воробей, выскочит, не поймаешь: сказал Иван Семенович о Гаврилиаде и промахнулся. Регент почему-то заинтересовался, стал расспрашивать и, узнав суть Гаврилиады, уцепился обеими руками – с ножом к горлу пристал: дай ему переписать. Не желая входить в какие-либо препирательства – ведь не только рассуждать, но и думать о Гаврилиаде Стратилатов до смерти боялся – вытащил он из шкапа синюю страшную тетрадку и дал ее, чтобы только отвязаться. Дал и уж окончательно завяз, попал в ловушку и не выскочишь. Регент не только переписал Гаврилиаду, но и на зубок ее всю выучил, да и давай с тех пор перед Иваном Семеновичем на память стих за стихом точать: придет вечером чаю попить, возьмется за стакан и уж с языка не сходит она у него, и хоть бы запнулся разок, нет, слово в слово, буква в букву. Иван Семенович и не знает, что ему делать, за что и взяться, прямо невтерпеж: и в жар-то его бросает, и пот прошибает, и ерзает-то он, а поделать ничего не поделаешь: назвался груздем, полезай в кузов.
– Тебя, регент, – отмахивается Иван Семенович, – тебя за это живьем на угольях изжарить, вот что, как князя Воротынского Иван Грозный изжарил, вот что, или в тебе Бога нет?
А тот себе бабкает – нашептывает, пропади он пропадом!
Истерзав Гаврилиадою, регент принимался за философские рассуждения и опять нагонял такую чуму – приходилось туго. Таврили ад а из головы не выходила, а от философии голова трещала.
Сколько вечеров изводил регент Ивана Семеновича головоломным вопросом о четвертом лице Св. Троицы и о возможности ее пополнения – как сие возможно? – или о каком-то съезде двенадцати царей, которые станут искать правды и закона, зарытых в каком-то кургане под Полтавой, и когда откопают закон и правду, будут раздаваться даром сапоги и притом все на одну колодку и всем и каждому носить обязательно, хотя бы и не по ноге – как сие возможно? – или о каком-то курином слове, которое, если знать, так все тебе можно, и наконец, о надвигающейся комете, хвост которой заденет землю и в какие-нибудь полминуты все погибнут, и люди, и звери.