– Душу остригли, чёрт! – и заплакал.
А Петру-казачку будто бы сказал:
– Помереть бы мне, Петр, в нищете на соломе.
Скучал Сергей Сергеевич.
Без дела, без гостей одному зимою скучно.
– Бояться стали, – докладывала Соломовна о. Астриозову, когда на Рождество приехал поп с крестом Христа славить, – прежнее время, бывало, ничего, а теперь выбегут вечером ко мне из кабинета в девичью, боятся: будто стоит кто-то около их. И всё гостей ждут: вот гости приедут! А то сидят и плачут.
А на новый год не утаила Соломовна и покаялась попу в своих снах нехороших: на святках гадала Соломовна, оттого и сны ей приснились.
Святочные – вещие сны.
То ей приснилось, будто пол она моет, – а это нехорошо, когда во сне пол моешь!
то пожар – дом горит: горит будто дом, все доски разворотили и кирпичи вынимают из печки, а огня не видно.
– Я будто и спрашиваю, – двое каких-то мужиков у печки с кирпичами возятся, – спрашиваю я у них: «Как же это так?» А они говорят: «Мы, Соломовна, ничего не знаем».
Самый же главный сон – новогодний.
Снилось Соломовне, входит она будто в залу, а из балконной двери навстречу ей покойник Сергей Петрович и с ним старик старый-престарый, прихлопнули они дверь, да прямо к кабинету, сами рукою шарят, как слепые.
Но о. Астриозову не до нянькиных снов было, свой новогодний сидел у него вот где!
О. Астриозов многосемейный – семь душ на руках: старший сын – дьякон, младший – грудной. А по сну выходило чудно: старший-то будто в пеленках, грудной, а самый младший, который грудной, – бородатый дьякон.
– Звено-с! – повторял поп, забирая от Соломовны новогодний щедрый кулек.
Скучно проходили праздники.
И на кухне было невесело.
Разговор вели, как при больном, шепотом.
Компания старая – старик-повар Прокофий Константинович, кучер Антон, прачка Матрена Симановна, плотник Терентий, кузнец Индюк, лакей Зиновий да казачок Петр попивали чай вокруг Соломовны.
Недоставало только горничных: Харитину барыня с собою в Петербург взяла, а Устю и Саню рассчитали.
За чаем шли воспоминания, обсуждались версеневские дела и высказывались опасения за барина, которого рано или поздно попутает грех.
– Чёрта помянешь в недобрую пору – пройдет он черным вихрем, подхватит человека, и пропадет человек в этом вихре, – позевывала Соломовна, крестя рот да покачивая головою.
А Сергей Сергеевич, исходив все комнаты, вдруг вбегал в кухню и, посапывая, останавливался перед ошарашенными слугами и, уж глядя куда-то за бесстрашного лохматого Индюка, начинал морщиться, а где-то в горле принималось пищать что-то.
И вдруг махал рукою:
– Чёрт.
– Чёрт! – отзывалось где-то и в коридоре, и где-то под печкою, и где-то в подвалах, и где-то под потолком высоко на черном чердаке и, ветром разносясь по саду, кружилось вокруг белых колонн.
Рождественские морозы сменились оттепелью.
В Крещенский сочельник вдруг по-весеннему закапало, а прудик пожелтел.
Потянуло весною.
Весь день с тревогою заглядывал Сергей Сергеевич в окна, растворил балконную дверь, долго стоял у балконной двери, прислушивался.
Весь день до вечера, места не находя себе, бродил он из комнаты в комнату.
А вечером, когда зажгли свет и весь дом осветили, стал он еще неспокойнее.
На воле таял снег, стучал по крыше, так дождик осенью стучит по стеклу – капля за каплей, струйка за струйкой.
После чаю Берсенев поднялся наверх и затих.
Соломовна ходила внизу по комнатам, шептала молитвы, мелом ставила богоявленские крестики на окнах и дверях.
В угловой комнате наверху сидел Сергей Сергеевич и смотрел в окно.
Беззвездная ночь закрыла дорогу, и только голые ветви под ветром тянулись к окну.
Долго сидел Сергей Сергеевич без всякой мысли, бессмысленно глядя в окно.
И вдруг он услышал, как далеко по дороге зазвонил колокольчик.
Он вскочил от окна.
А колокольчик звонит.
Он зажмурился, заткнул себе уши.
Колокольчик звонит.
Хотел вниз бежать, позвать Зиновия, Соломовну, кучера, всех позвать.
А колокольчик звонит.
И не узнал он комнаты: там, где висело зеркало, открылась дверь.
И он вошел в эту дверь.
И дверь за ним захлопнулась.
Длинный, без конца, коридор.
И всё как будто знакомое: много мраморных плит – орнамент выпуклыми розетками, мозаика по полу – белое с красным.
Жарко, душно и сыро.
Он шел по коридору и знал, что должен пройти весь коридор до конца. И когда он дошел до конца и отворил узорчатую тонкую из чекана дверь, за дверью оказалась другая дверь. Он и эту отворил.