Итак, рабочие перестали бить по клиньям под носовой частью судна, а тому из них, который должен был выбить клин, было приказано подождать. Речь шла всего лишь о нескольких минутах.
Тем временем яхта быстро приближалась. Уже видно было, как на ней готовятся бросить якорь. Два топселя были уже убраны, грот-гика-шкоты выбраны в тугую, в это же время фок взят на гитовы. На яхте оставались только стакель и второй кливер, но благодаря инерции она все же шла с большой скоростью.
Все взоры обратились к этому изящному судну, белые паруса которого были позлащены лучами заходящего солнца. Матросы, одетые по-восточному, в красных фесках, бегали на палубе, убирая паруса, а капитан, стоя на корме возле рулевого, спокойным голосом отдавал приказания.
Вскоре яхта, которой оставалось только обогнуть мол, чтобы войти в гавань, оказалась на траверзе верфи.
Вдруг на верфи раздался крик ужаса. Трабаколо сдвинулось с места. По какой-то причине клин внезапно подался, и в тот самый миг, когда яхта повернулась правым бортом к эллингу, трабаколо начало медленно сползать на воду.
Суда неминуемо должны были столкнуться. Не было ни времени, ни средств предотвратить катастрофу. Возможность какого-либо маневрирования исключалась. К воплям толпы примешались крики ужаса, доносившиеся с яхты.
Капитан, не теряя присутствия духа, приказал быстро положить руль под ветер, но яхта не успела ни изменить курса, ни пересечь канал достаточно быстро, чтобы избежать столкновения.
Действительно, трабаколо уже скользило по спусковой дорожке. Из-под носа его поднимался пар, вызванный трением, а корма уже окунулась в воду.
Вдруг из толпы зрителей выскакивает какой-то человек. Он хватает трос, висящий на носу трабаколо. Но тщетно старается он, упираясь в землю ногами, удержать трос в руках. Его не страшит мысль, что трабаколо может увлечь его за собою. Поблизости врыта в землю швартовая пушка. В мгновение ока неизвестный набрасывает на нее трос, который начинает медленно разматываться, а храбрец, рискуя попасть под него и быть раздавленным, сдерживает его со сверхчеловеческой силой. Это длится секунд десять.
Наконец трос лопнул. Но этих десяти секунд оказалось достаточно. Трабаколо погрузилось в воды залива, закачалось, как при килевой качке, и, устремясь на канал, прошло за кормой яхты на расстоянии не более фута и, наконец, было остановлено брошенным якорем.
Яхта была спасена.
А неизвестный, которому никто не успел помочь, - до того неожиданным оказался его поступок, - был не кто иной, как Матифу.
- Молодчина! Вот молодчина! - воскликнул Пескад, бросившись к товарищу; а тот схватил его на руки - на этот раз не для того, чтобы им жонглировать, а чтобы поцеловать, как он всегда целовал: до того крепко, что у человека перехватывало дыхание.
Тут со всех сторон раздались рукоплескания. Толпа обступила силача, а он держался скромно, как мифологический герой, совершивший двенадцать подвигов, и понять не мог, чем это так восторгаются люди.
Пять минут спустя яхта бросила якорь в середине гавани, и изящная шестивесельная шлюпка доставила ее владельца на набережную.
То был человек высокого роста, лет пятидесяти, с почти белыми волосами, с седеющей бородой, подстриженной на восточный лад. Лицо его, отличавшееся правильностью черт, слегка загорелое и все еще прекрасное, освещали большие, проницательные, на редкость живые глаза. С первого же взгляда на этого человека поражало то благородство, даже величие, которым веяло от всего его облика. Морской костюм - темносиние брюки, такой же китель с металлическими пуговицами, черный пояс, перехватывавший талию, легкая коричневая полотняная шляпа - все это было ему к лицу, и подо всем этим угадывалось могучее и безупречное телосложение, еще не тронутое временем. По всему видно было, что это человек энергичный и могущественный.
Сойдя на берег, он сразу же направился к акробатам, которых окружала и приветствовала шумная толпа.
Люди расступились, давая приезжему дорогу.
Подойдя к Матифу, он не стал сразу же вынимать из кармана кошелек, чтобы наградить силача щедрым подаянием. Нет! Он протянул великану руку и сказал по-итальянски:
- Благодарю вас, друг мой, за то, что вы сейчас сделали.
Матифу страшно смутился от неожиданной чести. Право, стоит ли говорить о таких пустяках!
- Нет, молодчина ты! Молодчина! - снова воскликнул Пескад, и в этом восторженном возгласе явственно прозвучал его провансальский акцент.