Противоположность характеров принца и короля представляет обычную фамильную черту династии Гогенцоллернов. Комедиант, более или менее предающийся излишествам, более или менее проникнутый богословскими идеями в византийском вкусе, более или менее заигрывающий со средневековым романтизмом, неизменно сменяется на троне другим типом, представляющим мрачное сочетание фельдфебеля, чиновника и школьного учителя. Таков был контраст между Фридрихом I и его сыном Фридрихом-Вильгельмом I, между Фридрихом-Вильгельмом II и Фридрихом-Вильгельмом III, таков и контраст между безобидными, чудачествами Фридриха-Вильгельма IV и прозаической посредственностью нынешнего регента.
Сейчас во многих кругах ожидают — и британская пресса усердно распространяет эту точку зрения, — что пришествие к власти регента сразу же повлечет за собой поворот во внешней политике Пруссии в смысле освобождения ее от преобладающего влияния России и большего ее сближения с Англией. Весьма вероятно, что и сам принц-регент тешит себя такого рода идеями. Он, конечно, не забыл оскорбительного обращения Николая на конгрессе в Варшаве с графом Бранденбургом, прусским уполномоченным и близким родственником королевской фамилии, — обращения, которое толкнуло графа на самоубийство[406]. Эта личная обида давала себя чувствовать тем острее, что одновременно Николай заставил Пруссию — и притом самым бесцеремонным образом — уступить требованиям Австрии, согласиться, чтобы австрийская армия прошла к Гамбургу и в Шлезвиг-Гольштейн, и смиренно переносить унижение на глазах у всей Европы. Несколько позже, когда в Англии были опубликованы секретные донесения британского посла в Петербурге, принц, человек, отнюдь не склонный забывать обиды, снова был жестоко уязвлен тем демонстративным пренебрежением, с каким покойный император, обсуждая вероятную позицию великих европейских держав в случае раздела Турецкой империи, не удостоил Пруссию даже упоминания. Как известно, на свидании в Праге принц Прусский, после первых воинственных шагов, реагировал на властную надменность своего московского зятя упорным молчанием. Во время войны с Россией камарилья заподозрила принца в симпатиях к западным союзникам и поэтому установила за ним личный surveillance [надзор. Ред.] и слежку, о чем случайно узнали во время одного скандального процесса в Потсдаме. В свою очередь, принц удостоверился в том, что вожаки камарильи и придворные фавориты короля, генерал фон Герлах и королевский советник Нибур (сын знаменитого историка), состояли прямыми агентами петербургского правительства, точно информировали его обо всем, что происходило в кабинете, и получали от него распоряжения даже по таким специальным вопросам, как размещение различных corps d'armee [армейских корпусов. Ред.] на территории монархии. С кончиной императора Николая мотивы личного антагонизма отпали. К тому же, нет оснований предполагать, чтобы Александр II мог внушать своему дяде такое чувство почтительного страха, какое Николай, после своего брака со старшей дочерью Фридриха-Вильгельма III, умел вселять в представителей династии Гогенцоллернов. Весьма вероятно также, что новые семейные связи с Англией окажут некоторое влияние на направление внешней политики регента. Но ведь в действительности эта политика определяется не личными наклонностями принца, а положением его государства. Если бы Пруссия была просто одной из германских держав, то и вопрос решался бы очень просто; однако Пруссия не только представляет собой соперницу Австрии, которая в свою очередь является противницей России, но самый основной принцип прусской монархии заключается в захватах за счет Германии с помощью России. Именно благодаря союзу Фридриха-Вильгельма I с Россией Пруссии удалось отнять у Швеции Померанию. С другой стороны, не что иное, как союз с Екатериной дал возможность Фридриху Великому удержать австрийскую Силезию и получить исконную часть Польши; тот же самый маневр с тем же результатом был повторен Фридрихом-Вильгельмом II и Фридрихом-Вильгельмом III. Именно при покровительстве Александра I Пруссия получила рейнские провинции и одновременно смогла увеличить свою территорию за счет Саксонии. И опять же на Россию придется опираться Пруссии в случае французского нашествия. Поэтому более чем сомнительно, чтобы положение прусского государства когда-либо позволило его правителям освободиться от верховенства России, и публике, вероятно, суждено обмануться в своих ожиданиях по этому вопросу, как и по вопросам внутренней политики.
406
Во время так называемой Варшавской конференции в октябре 1850 г. (см. примечание 219) Николай в резком и угрожающем тоне разговаривал с представителем Пруссии министром-президентом графом Бранденбургом. По возвращении из Варшавы граф Бранденбург внезапно умер. Его смерть приписывали оскорбительному обращению с ним со стороны царя и волнению прусского премьера в связи с национальным унижением Пруссии.