Негодование понемногу стихало. Серию статей в защиту Вудхауза написал, через несколько лет после скандала, Ивлин Во; наверное, они в какой-то мере подействовали. Его линия защиты несложна и, на мой взгляд, справедлива. Он считает, что сила и прелесть вудхаузовских книг — именно в том, что тот остался ребенком. Если кому-то противно, что человек сохранил детское восприятие мира, Вудхауза можно не читать, но не стоит о нем и судить.
Прежде чем перейти к тому, как Иэн Спраут снял одно за другим несправедливые обвинения, надо поговорить о самом главном. Конечно, Вудхауз героем не был. Дело тут не столько в малодушии (хотя кто знает, свойственно оно вам или нет, пока не случится проверить себя), сколько в свойстве, которое многим очень не нравится. Оно почти всех задевает и даже раздражает. Так, Хилер Беллок жаловался, что Честертон «слишком хорошо ладит с врагом», не догадываясь, что его толстый и кроткий друг, четко разделяя спор и ссору, считал тех, с кем спорил, не врагами, а оппонентами. Очень хорошо говорит об этом свойстве Александр Генис в книге о Довлатове: «Со своим автором он [Гринев] делит черту, из-за которой, как считает Цветаева, Пушкина не взяли в декабристы — "ненадежность вражды". Драма Гринева в том, что, не поступившись своею, он способен понять — и принять другую точку зрения».
Конечно, свойство это — не однородное. Честертон, например, мог понять то, что называл ересью, но не принять. Очень может быть, что Вудхауз, прежде всего видевший человека, вообще о точках зрения не думал — но как бы он тогда писал своих грозных леди и склочных джентльменов? Нетрудно быть добродушным от равнодушия, но это бы заметили, а о нем пишут иначе: скромный, незлобивый, застенчивый, приветливый, благожелательный. Когда они с Этель еще жили в Ле-Тукэ, она обычно сидела с гостями, а он работал, но время от времени заглядывал и спрашивал: «Как, всем хорошо?» Таких свидетельств очень много.
Прибавим еще несколько соображений. Раньше, чем читатель почти инстинктивно воскликнет: «Но это же гитлеровская Германия!», стоит подумать о том, о чем напомнила Дороти Сейэрс ни Вудхауз, ни другие англичане еще не знали самого страшного Ей поверить можно, она все тяжелые годы выступала по радио у себя, в Англии, необычайно пылко, и для нее Гитлер (если вспомнить слова Честертона) был поистине хуже Ирода. Чутье у нее несопоставимо сильней, чем у Вудхауза, но и она признается, что многого не знала.
Однако было чутье и у него, только касалось оно не живых людей, а некоего духа или воплощавших этот дух мнимых, выдуманных персонажей. Может быть, одно из самых детских (не подростковых!) свойств Вудхауза — искренняя нелюбовь к сильным, агрессивным, важным. Именно он создал Спода, главу английских фашистов. Даже у Хаксли, в «Контрапункте», похожий персонаж неоднозначен, а у Вудхауза — напыщенный злой дурак. Заметим, это — фашист, вроде сэра Освальда Мосли. Тогда «фашистов» и «нацистов» различали, и некоторые, далеко не тупые люди — скажем, тот же Ивлин Во — склонялись к тому, что Муссолини все же лучше «Советов», мало того — лучше тогдашней английской демократии. Тема эта — исключительно важная, и если кто захочет к ней вернуться, мы охотно это сделаем. Однако сейчас и здесь для нас существенно, что Вудхауз такими сомнениями не грешил. Как и для Дороти Сэйерс, для него «оба хуже»: и весь спектр нацизма-фашизма-фалангизма, и коммунисты (вспомним его «диктатуру пролетариата» в рассказе «Арчибальд и массы»). Мучают людей, лезут к ним, лишают свободы — и все, это очень плохо. Совсем другое дело, что живой человек, даже обижавший его лично, оставался для него живым человеком. Законченных злодеев и законченных злодейств ему увидеть не пришлось, поэтому бессмысленно гадать, что бы он тогда сделал. Очень может быть, что жалость к жертве победила бы сочувствие палачу. Именно с кроткими, мирными людьми такое нередко бывает.
Теперь — конкретные обвинения и конкретные свидетельства. Все они в книге Иэна Спраута подкреплены документами.
Никакого сговора не было. Выпустили Вудхауза из лагеря по двум причинам. В том году, осенью, ему исполнялось 60 лет, а Германия, как ни странно, Женевскую конвенцию соблюдала. Правда, вышел он на несколько месяцев раньше, но выпустили сразу несколько человек, вероятно — по году рождения, а кроме того, немцы хотели поспеку-лировать на его славе, предполагая почему-то, что он играет в Англии чуть ли не роль Гете (именно Гете, так кто-то и сказал). Словом, выходя из лагеря, Вудхауз о предстоящих радиобеседах не знал.
Когда он приехал в Берлин, гостиницы были переполнены. В отель его пристроил старый приятель по Голливуду. Тогда особой роскоши там не было, а если для иных гостей и была, Вудхаузы в их число не входили. Жили они скромно, брали на ужин хлеб из ресторана, маленький мясной рацион отдавали собачке. Сравнивать их быт стоило бы не с бытом наших людей в очередях и коммуналках (теплушку он испытал), а с привилегиями и удобствами тех, кого Андрей Семенович Немзер назвал «прикормленной верхушкой». Подростком я эту жизнь знала, и думаю, что двум старым англичанам приходилось хуже. Точнее — и хуже, и лучше. Они жили скуднее, в чужой стране, да еще при мерзком режиме. Не обсуждая сравнительные свойства режимов, заметим только, что от них не требовали «сознательности», да и вообще какого-либо вранья; и в этом им было лучше. Вудхауз писал, что хотел, и вот что удивительно: он настолько сумел уйти от злобы и страха, что написал свои лучшие идиллии — «Радость поутру» и «Полную луну», а чуть позже — «Дядю Динамита».
Оставались Вудхаузы в отеле только зимой, прочее время гостили у друзей, правда — в замках, но топить там было нечем, и к холодам приходилось возвращаться в город.
Денег они от немцев не получали. Иэн Спраут приводит перечень их доходов (о которых пришлось дать скрупулезный отчет в освобожденной Франции), и получается, что это гонорары. Кроме того, Этель Вудхауз продала какие-то драгоценности — ничего не поделаешь, они у нее были.
Что еще важнее, ни во Франции, ни в Германии Вудхаузы ни в малейшей степени не дружили с властями. Немцы, поселившиеся в их французском доме, совершенно с ними не считались. Вудхауз рассказывает об этом в беседе, и не понять его может только исключительно простодушный человек, вроде корректора одного из наших отечественных изданий, наставивший вопросительных знаков везде, где, видимо, надо было пометить: «Шутка!»
В Германии, скажем снова, он встретил несколько (очень мало) старых друзей. Там же все-таки люди жили, а не одни нацисты! Кому-кому, а нам стыдно так однозначно представлять себе существование в одной из страшных утопий прошлого, слава Богу, века. Иэн Спраут разузнал все, что мог, об этих его знакомых, они оказались людьми исключительно достойными и много претерпевшими.
Есть и мелочи, скажем — обвинение в том, что Этель Вудхауз вела светскую жизнь. Нет, не вела. Она просто, в отличие от мужа, не была тихой. Когда она сердилась, скажем — на неудобства, она могла раскричаться, и ее слышали многие. Бедный Плам при этом очень смущался, а не кричал никогда. Всего не перескажешь, вот — главное. Ведь заметка — только предисловие к злосчастным беседам, которые публикуются ниже, а они либо тронут читателя, либо нет. Сам Вудхауз много раз ругал себя; мало того — через годы, в Америке, он обрадовался приезду «Кассандры», позвал его в гости и совершенно покорил. Это очень важно — гораздо чаще люди полностью себя оправдывают, а то и ставят в пример, а уж врагов никак не прощают Судить его вправе только тот, кто был на его месте. В каком-то смысле мы — были, в каком-то — не были, и ровно в этих рамках можем представлять, как бы мы себя вели. Однако тема эта проста только для тех, кто разрешил себе делить мир на чужих и своих или на плохих и хороших, почему-то причислив к «хорошим» себя.