(Задумчиво)
Но если вспомню я содомские дела, Молоха, Карфаген, всю эту бездну зла, Что ваш закон творит, — коль все это измерю, То дрожь берет. Дракон ужасней, чем Тиберий, Ареопаг — вертеп, где правит Сатана Фемида неспроста людьми ослеплена — Она гнуснейшие свершает преступленья И, если бы прозреть сумела на мгновенье, То испугалась бы она своих весов. Ведь мира этого закон давно таков, Что он казнит Христа и милует Варавву, И превращает он, творя свою расправу, Крик новорожденного в замогильный стон. Да, страшно жить! И я умом был помрачен: Раб долга, королем себя я мнил когда-то. И в Риме как-то раз во мраке каземата Я видел женщину. Повешенья ждала. Уж виселица ей воздвигнута была, И яма вырыта. О приговоре зная, Сказала женщина: «Дитя родить должна я». «Тогда мы подождем», — ответствовал судья. О, если бы тогда не чувствовал и я, Что милосердием полно к нам небо будет, То как бы я дрожал за души тех, кто судит! Чего же было ждать? А вот чего: чтоб мать Дала бы жизнь, чтоб смерть взамен ее принять. Так подчиняется и рок людским приказам, И даже без того, чтоб содрогнулся разум! Над этой женщиной и жизнь и смерть сплелись, Темницу озарив. О, скорбь! Чем ближе жизнь К ребенку, тем скорей колодницы кончина. Два призрака: один — смеющийся невинно, Другой же — сумрачен и преисполнен тьмы, Для двух живых существ свои ключи тюрьмы Несли откуда-то из дали небосклона. О, как прискорбно быть добычею закона! Здесь правосудие доходит до того, Что от бандита мы не отличим его. И если бы дитя в утробе закричало, Воззвало бы оно: «Закон, ты для начала Мать умертвил мою! Ты зол, закон слепой. Вот мать охвачена смертельною тоской, И будет ли она дрожать, стонать, молиться — Заставишь ты меня в убийцу превратиться. О, колыбель моя! Она уже темна, Хотя еще пуста, и вся в крови она. Родившись, я убью. Еще на белом свете И нет меня, а я за смерть уже в ответе!» Но циркуль взял закон и взвесил урну зла: Мала! Измерил он преступные дела, Помножил зло на зло, печальной дал могиле Из ясель выступить, велел, чтоб освятили Над колыбелью гроб, и говорит: «Вот суд!» О, тягостный закон! Желает он, чтоб тут, Где милосерден бог, где день во всем цветенье, Мать с отвращением бы встретила мгновенье, Когда на белый свет появится дитя. Я видел все это. В безмолвии, грустя, Склонилась женщина и не ждала пощады. И погребальный звон вещал в ночи: «Так надо!» И чувствовала мать, что скоро срок придет; Уже шевелится во чреве эшафот. ПОЛЕ БИТВЫДве армии лицом к лицу.
Папа Мне страшно. Ужас душ я чувствую. О боже, Здесь человек — стрела, но и мишень он тоже. А кто стрелок? За что погибнет добрый люд? Как! Друг на друга здесь две нации идут!