Когда он поднялся на ноги, вокруг уже собралась толпа. Но любопытных быстро раскидали вправо и влево выскочившие из тюрьмы жандармы. Генри продолжал стоять у окна и с интересом, поистине удивительным для человека, которому осталось жить всего несколько часов, смотрел на разыгравшуюся перед ним сценку и прислушивался к долетавшим до него репликам.
Старик дал жандармам подержать лошадь и, даже не стряхнув грязь и пыль с одежды, поспешно заковылял к фургону и принялся осматривать груз, состоявший из нескольких ящиков — большого и маленьких. Особенно заботился он о большом, даже попробовал приподнять его и, приподнимая, словно прислушивался.
Тут один из жандармов окликнул его; старик выпрямился и стал отвечать охотно и многословно:
— Вы спрашиваете, кто я? Я старый человек, сеньоры, и живу далеко отсюда. Меня зовут Леопольде Нарваэс. Мать моя была немкой — да хранят все святые ее покой! — зато отца звали Балтазар де Хесус-и-Сервальос-и-Нарваэс, а его отец был доблестный генерал Нарваэс, сражавшийся под началом самого великого Боливара [36]. А я — я теперь совсем пропал и даже домой не сумею добраться.
Подстрекаемый вопросами, перемежавшимися с вежливыми выражениями сочувствия, в которых не бывает недостатка даже у самых жалких оборванцев, он несколько приободрился и с благодарностью продолжал свой рассказ:
— Я приехал из Бокас-дель-Торо. Дорога заняла у меня пять дней, и пока я ничего не продал. Живу я в Колоне, и лучше было мне не выезжать оттуда. Но ведь даже и благородный Нарваэс может стать странствующим торговцем, а торговец тоже должен жить. Разве не так, сеньоры? Теперь скажите, не знаете ли вы такого Томаса Ромеро, который живет в вашем прекрасном Сан-Антонио?
— В любом городе Панамы сколько угодно Томасов Ромеро, — расхохотался Педро Зурита, помощник начальника тюрьмы. — Придется вам описать его поподробнее.
— Он двоюродный брат моей второй жены, — с надеждой в голосе произнес старец и, казалось, очень удивился, услышав взрыв хохота.
— Да ведь не меньше десятка всяких Томасов Ромеро живет в Сан-Антонио и его окрестностях, — возразил ему помощник начальника тюрьмы, — и любой из них может быть двоюродным братом вашей второй жены, сеньор. У нас тут есть Томас Ромеро пьяница. Есть Томас Ромеро вор. Есть Томас Ромеро… впрочем, нет, этот был повешен с месяц назад за убийство с ограблением. Есть Томас Ромеро богач, у которого большие стада в горах. Есть…
При каждом новом имени Леопольде Нарваэс лишь сокрушенно мотал головой, но при упоминании скотовода лицо его засветилось надеждой, и он прервал говорившего:
— Извините меня, сеньор, это, по-видимому, он и есть! Во всяком случае, он должен быть кем-то в этом роде. Я разыщу его. Если бы можно было где-нибудь оставить на хранение мой драгоценный товар, я бы тут же отправился его искать. Хорошо еще, что эта беда приключилась со мной именно здесь. Я могу доверить свой груз вам — достаточно одного взгляда, чтобы понять, что вы честный и почтенный человек. — Говоря это, старик порылся в кармане, извлек оттуда два серебряных песо и протянул тюремщику. — Вот вам. Надеюсь, вы и ваши люди не пожалеете, что оказали мне помощь.
Генри усмехнулся, заметив, с каким повышенным интересом и уважением стали относиться к старику Педро Зурита и жандармы после появления монет. Оттеснив от сломанного фургона любопытных, они тотчас принялись перетаскивать ящики в помещение тюрьмы.
— Осторожнее, сеньоры, осторожнее, — умолял их старик, пришедший в неописуемое волнение, когда они взялись за большой ящик. — Несите его тихонько. Это очень ценный товар и уж больно хрупкий.
Пока содержимое фургона переносили в тюрьму, старик снял с лошади всю сбрую, кроме уздечки, и положил ее в фургон.
Но Педро Зурита, бросив красноречивый взгляд на столпившихся вокруг оборванцев, приказал внести и сбрую в тюрьму.
— Стоит нам отвернуться, как мигом все исчезнет — вплоть до последнего ремешка и пряжки, — пояснил он.
36
Боливар (1783–1830) — один из вождей национально-освободительного движения в бывших испанских колониях в Латинской Америке. Боливар боролся за создание независимой федерации латиноамериканских стран, во главе которой он хотел встать.