— Держу пари, спектакль и правда станет шедевром, — продолжил Мэрвин, опрометчиво отрывая руки от косяков и зигзагами продвигаясь к креслу, в которое и свалился, словно мешок с углем. — И вот почему: звездой буду я, Фиппс, старый дружище. Я снова встаю в строй, начальник, снова в строй. Мэрвин Поттер докладывает о своем прибытии. — Он приподнялся, салютуя и тут же снова свалился в кресло, как упомянутый мешок.
— Что! — закричал Простак.
Актер, прикрывший было глаза, точно бы намереваясь погрузиться в освежающий сон, распахнул их снова.
— Фиппс, — отозвался он, — когда у нас состоялся последний и нервный разговор, мне показалось, — поправь меня, если я ошибаюсь, — я сказал тебе, что моя невеста, единственная дочка С. Хамилтона Бримбла с Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд, и миссис С. Хамилтон Бримбл, тоже с Кинг-Пойнта, дала мне отлуп.
— Да, все правильно.
— Мне представляется — опять же поправь меня, если ошибаюсь, — что я упомянул, будто мое сердце разбито.
— Все верно.
— Так вот, оно склеилось! — заявил актер, похлопывая по левой стороне жилета. — Звенит, как колокол. Ни трещинки! Мэрвин Поттер снова стал самим собой.
— Это хорошо.
— Не просто хорошо, — поправил Мэрвин, — колоссально! Да, — продолжал он, — на какое-то время ее бессердечная жестокость слегка расстроила меня. Померкло солнце. Жизнь, почудилось мне, пришла к концу. Но, заметь, пришло продолжение. Я завернул в превосходный бар поблизости от отеля и там опрокинул с полдюжины рюмашек, после чего подверг вопрос пристальному рассмотрению, анализируя каждую грань. И вдруг в настроении моем произошла разительная перемена. Я воспрял духом, я понял — а ведь все это к лучшему. Спасся от эшафота в последний миг, как те типы в исторических романах. Представляешь? Палач прилаживает петлю, и вдруг все видят всадника на взмыленной лошади, размахивающего бумагой…
Мэрвин ненадолго погрузился в размышления.
— В этой затее с женитьбой, Фиппс, — возобновил он свою речь, — нужно учитывать все аспекты. Меня внезапно ударило соображение — а ведь такая девица непременно станет настаивать, чтобы свадьба была со всякими разными прибамбасами. И тебе епископ, а то и два, и тебе помощник священника, и тебе подружки и хор мальчиков, репортеры, фотографы, а в придачу — больше тысячи гостей обоего пола. Когда я, спотыкаясь, проковыляю к алтарю, эти епископы, помощники, подружки, репортеры, фотографы и гости будут с хохоту покатываться, а я буду чувствовать себя полным болваном. Прибавь к ним церковных сторожей, служек, первого и второго могильщика и кого только там не будет. А еще прими во внимание, что за церемонией последует прием у невесты в доме. Можешь ли ты после этого удивляться тому, что я чувствую себя милосердно спасенным? Я побрел от этого бара, Фиппс, с мертвенно-бледными губами, но сердце мое пело. Я понял, что ангел-хранитель Поттеров не спал, как мне показалось, где-то в уголке, а трудился словно бобр, спасая меня от таких кошмарных событий, что только представишь, дрожь пробирает. А когда я шагал по улице, то увидел ребенка…
Конвульсивно содрогнувшись, Мэрвин приостановился.
— Не знаю, — дрожащим голосом продолжал он, — то ли все дети в Сиракузах такие, то ли этого подослали, чтобы меня предупредить. Весь раздутый, то ли Борис Карлофф, то ли Уинстон Черчилль. Глаза наши встретились, и голос сверху шепнул мне на ухо: «Смотри, Поттер. Если бы не исключительно добросовестная работа твоего ангела, что-то в этом роде могло приключиться и с тобой». Ты можешь возразить, что у меня ничего подобного не родилось бы, но кто его знает? У мужчин покрасивее меня получались отвратительные дети. Некоторые мои друзья породили истинных химер. В общем, как бы там ни обернулось, исчезли последние сомнения в мудрости Промысла, опрокинувшего мои матримониальные планы. С плеч у меня гора свалилась. Я расправил грудь, я упивался своей молодостью, я отбросил всякие мысли об Иностранном легионе. Тут я и решил вернуться к тебе, чтобы занять свое место в труппе. Прошу, Фиппс, вот он я — активный, энергичный, готовый ко всякой судьбе. Сражаясь плечом к плечу, как, помнится, ребята из старой бригады, мы повезем этот спектакль в Нью-Йорк и ошеломим их. У меня великолепная идея. Знаешь, что мы сделаем, Фиппс, дружище? Мы станем играть эту чушь как комедию. Разделаем ее под орех, зрители будут с хохоту покатываться. Этот опус не драма, это фарс! Когда ты сообразишь, что без выпивки я в жизни бы до этого не додумался, тогда и поймешь, в каком чудесном мире мы живем. Минуточку! Я правда вижу перед собой бутылку, и горлышко ее тянется к моей руке? — заинтересовался Мэрвин. — Или мне мерещится? Не плод ли это моего пораженного зноем мозга?
— Нет-нет, это бутылка. Шампанское.
— Приди же ко мне! — воскликнул Мэрвин.
И оглушительная тишина, тишина истинного счастья, слишком глубокого, чтобы выразить его словами, пала на номер 726.
Нарушил ее Оскар Фричи.
— Послушайте, мистер Поттер, — осведомился он, — а можно взять у вас автограф?
Поскольку «Жертву» показали в Сиракузах к концу сентября, а потом стали играть в Олбани, Вустере и Провиденсе, то премьера на Бродвее состоялась только через месяц, точнее — 27 октября.
Когда Динти Мур вошла в офис «Леман Продакшнс» утром 28-го, ей вдруг почудилось, будто по всему миру зазвонили колокола радости. Однако это был телефон, и она поспешила взять трубку.
— «Леман Продакшнс», — проговорила она, чуть растягивая слова. — Не-ет, мистер Фиппс еще не пришел. Да, похоже, что спектакль сногсшибательный… О, я не зна-аю! По-моему, мистер Фиппс сам хочет представить его в Лондоне. Позвоните ему позже. До свида-а-ния-я. — И Динти, повесив трубку, исполнила несколько танцевальных па.
Успех «Жертвы», скорее всего, не стал сюрпризом для собеседника на другом конце провода, потому что в нынешнее время сюрпризов в театре не бывает. Лет тридцать назад спектаклю иногда удавалось незаметно прокрасться по глубинке и внезапно возникнуть в Нью-Йорке. Но сегодня у «Вэрайэти» всюду есть шпионы, и шансы даже самой скромненькой постановки взвешиваются неделя за неделей. Ослепительный свет, направленный на трон, — слабое мерцание в сравнении с прожекторами, освещающими новую театральную постановку.
Любому опытному обитателю Бродвея такие заголовки, как:
«ЖЕРТВА» СОБРАЛА 15 000 ДОЛЛАРОВ В ОЛБАНИ»
«ЖЕРТВА» ПРОШЛА НА «УРА» В ВУСТЕРЕ»
«СЕНСАЦИОННЫЙ СБОР В ПРОВИДЕНСЕ — 20 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ!» — сказали всё. Распространился слух, что если, конечно, триумфы в провинции не обернутся провалом, в требовательной столице успех спектаклю обеспечен. Так и оказалось. Несомненный, бесспорный, безусловный — как написал бы мистер Роджет в своем «Тезаурусе». Это была оглушительная сенсация.
Время шло. Раздавались телефонные звонки, заходили двое посетителей, прося встречи с мистером Фиппсом, и Динти пообещала, что сообщит об их визитах главному, когда он появится. Наконец пришел Простак, потрясенный, словно он увидел видение.
— Приветствую тебя, королева души моей, — взволнованно произнес он.
— Привет и тебе, маэстро, — вежливо ответила Динти.
— Послушай-ка, — спросил Простак, — ты шла сюда мимо театра?
— Да, конечно.
— У кассы, что, действительно, очередь?
— Да, действительно. И длиннющая. И у всех в потном кулачке зажаты четыре фунта восемьдесят шиллингов, благослови их Господь.
Простак испустил глубокий вздох. Если Динти тоже это видела, значит, ему не померещилось.
— Я едва поверил глазам. Вроде бы я видел очередь, но меня не оставляло чувство, что это всего лишь дивный сон. Тебе не показалось, что все в ней красавцы, как на подбор?