Выбрать главу

— Это ясно как божий день, так что к колдуну обращаться нет никакой необходимости. Ну, а нам-то какое до этого дело?! Мы ведь всего-навсего исполнители, поэтому, что бы ни случилось, честь наша останется незапятнанной, а совесть совершенно спокойной.

— Это большое утешение для нас, дорогой друг… Ну, а теперь потолкуем о другом… Как вы думаете, надо нам говорить об этом дону Ремиго?

— Боже сохрани!.. Ни под каким видом! Неужели вы уже успели забыть, что он сказал нам на прощание? Боже милостивый, да за такую болтливость можно поплатиться жизнью!..

Педросо печально покачал головой и опорожнил очередной стакан.

— Подумать только, двадцать пять унций у меня в кармане! — сказал он, ставя пустой стакан на стол. — А что будет дальше, посмотрим!

В эту минуту перед харчевней остановился всадник.

— Вот и дон Ремиго! — воскликнул Карнеро.

— Наконец-то! — сказал Педросо, вставая. Всадник, не сходя на землю, крикнул:

— Эй! Педросо! Карнеро!

— Мы здесь, ваша милость! — дружно ответили друзья.

— Садитесь скорее на лошадей, время не терпит! Бандиты поспешно покинули харчевню, забыв расплатиться с хозяином.

Но тот не посмел даже и заикнуться о плате: он слишком хорошо знал, кто такие были эти два типа, удостоившие своим посещением его харчевню.

— Счастливого пути, и пусть черт свернет вам шею! — сказал он, когда гости не могли уже его слышать. — Хорошо еще, что первый заплатил за всех, добавил он в виде утешения самому себе. — Ну, а если бы и не заплатил, я все равно не стал бы затевать ссоры с этими негодяями.

И он ворча удалился опять за свою конторку.

Глава III

ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

Незнакомец, глубоко задумавшись, медленно удалялся от харчевни. Случайная встреча со всадником, которого разбойники называли доном Ремиго, по-видимому, произвела на него неприятное впечатление.

А между тем в наружности дона Ремиго — таково было настоящее имя этого субъекта — не было ничего такого, чем можно было бы до некоторой степени объяснить неприязненную реакцию незнакомца. Это был молодой человек лет двадцати шести изящного сложения; строгие черты, черные глаза и гордо закрученные вверх усы придавали его лицу выражение решительности и доброжелательства; его костюм, полувоенный, полуштатский, тоже, казалось бы, не должен вызывать чувства антипатии к его обладателю, особенно, если учесть, что в ту пору в Мексике свирепствовала междоусобная война.

Судя по тому, каким взглядом незнакомец окинул встретившегося ему всадника, можно было с уверенностью сказать, что эти двое молодых мужчин питают один к другому глубокую ненависть — явление, впрочем, широко распространенное в этих странах, где солнце раскаляет кровь и стремительно гонит ее по жилам.

Со временем мы узнаем кое-какие подробности, объясняющие причину их враждебности, сейчас же ограничимся замечанием, что до встречи с доном Ремиго по лицу незнакомца блуждала насмешливая улыбка.

Не замечая любопытных взглядов, которыми провожали его попадавшиеся навстречу бродяги и прочий люд, незнакомец спокойно продолжал свой путь и, достигнув леса, углубился по узкой тропинке в самую чащу.

Тропинка пролегала вдоль извилистого берега реки, шагах в ста от воды. Чем дальше он ехал, тем медленнее становилась поступь его лошади, и, наконец, она пошла вообще размеренным шагом.

Не доезжая приблизительно с четверть мили до Медельена, всадник заметил между деревьями прелестный домик, укрывшийся в благоухающей рощице в окружении живой изгороди тропических кактусов.

Подъехав почти вплотную к этой изгороди, всадник остановился и с любопытством потянулся вперед, желая заглянуть через нее, но тотчас поспешно отпрянул назад и вместо того, чтобы продолжать свой путь, остановился, завороженный нежными голосами двух молодых девушек, певших старинный испанский романс, аккомпанируя себе на ярабэ:

Что это значит, мой щегленок? Ты опять летаешь к моим окнам! А я уже думала, что ты соединился со своей возлюбленной!

Когда голоса девушек смолкли, одна из них весело расхохоталась.

— Чему это ты смеешься, Жезюсита? — спросила ее подруга, перестав играть на ярабэ.

— А вот чему, дорогая моя Сакрамента, — отвечала насмешливая Жезюсита, указывая рукой в ту сторону, где стоял всадник, который с наивностью влюбленных всех времен и народов воображал, что его присутствия никто не замечает. — Вон щегленок твоего романса, который не летает перед твоими окнами, но зато вздыхает за изгородью твоего дома.

Сакрамента покраснела и быстро повернула голову. А всадник, присутствие которого обнаружилось так неожиданно для него, изобразил такую жалобную гримасу, что девушек снова обуял безудержный хохот.

— Девушки! — донесся из дома мужской голос. — Скажите мне, пожалуйста, чему это вы так весело смеетесь? Дайте и мне возможность посмеяться вместе с вами.

Веселый смех в ту же минуту застыл на устах девушек.

Дона Сакрамента приложила палец к губам, тем самым прося незнакомца не выдать себя неосторожно произнесенным словом, а дона Жезюсита полушепотом сказала:

— Уходите скорее, дон Мигуэль, сюда идет наш отец. Всадник исчез за изгородью, а минуту спустя уже снова послышался лошадиный топот; пеон поспешил отворить ворота, и дон Мигуэль въехал во двор с противоположной стороны.

— О, — проговорил пеон, — дон Мигуэль де Сетина! Как будет рад мой господин. Он как раз вспоминал о вас всего лишь два дня тому назад… Мой племянник, должно быть, никогда не приедет! — говорил он в дурном расположении духа сеньоритам, своим дочкам.

— Ну, а я как раз и приехал, Жозе!.. Доложи обо мне дяде, пока я отведу лошадь в загон. Надеюсь, дон Гутьерре здоров?

— Совершенно здоров, ваша милость. О! Он будет очень доволен вашим приездом.

— В таком случае надо поскорее обрадовать его, поди и доложи ему обо мне.

— Бегу, ваша милость, бегу.

С этими словами пеон быстро удалился.

Дон Мигуэль де Сетина — мы теперь смело можем открыть имя незнакомца, коль скоро пеон так назвал его, — занялся расседлыванием своей лошади и устройством ее в загоне. Однако делал он это так медленно и как бы нехотя, так что всякому становилось очевидным: молодой человек по каким-то непонятным причинам старался, насколько возможно, оттянуть момент появления перед юными девушками, которые так весело потешались над ним всего несколько минут тому назад.

Молодой человек уже добрую четверть часа не столько занимался лошадью, сколько предавался размышлениям, когда заметил пеона, шедшего впереди своего господина.

Дон Гутьерре был человек лет около пятидесяти, прекрасно сохранившийся, хотя волосы его и начали уже седеть на висках. Черты его лица были довольно красивы, хотя и несколько строги; его глаза испытующе глядели на собеседника, словно стараясь проникнуть в его душу, в то время как на губах блуждала усмешка. Держался он с достоинством, говорил отрывисто, а иногда даже слегка грубовато. В общем же, это был человек добрый и достаточно любезный, верный дружбе и, что заслуживает особого упоминания, безупречно честный.

Дон Гутьерре де Леон и Планиллас (таков был его полный титул) принадлежал к старинному галльскому роду. Он покинул Испанию, будучи совсем молодым, и поселился в Мексике, где в продолжение долгих лет занимался разработкой рудников. Дон Мигуэль де Сетина приходился ему племянником. Он был сыном его старшей сестры, которая переехала в Америку со своим мужем почти одновременно с доном Гутьерре.

Старик, едва завидев племянника, уже издали начал кричать на него:

— Какого черта вы делаете здесь во дворе, дон Мигуэль? Почему вы не зашли в дом? Уж не воображаете ли вы, что у меня нет прислуги и некому заняться вашей лошадью?.. Или, может быть, вы успели заделаться конюхом после того, как я имел удовольствие в последний раз видеться с вами?

Дон Мигуэль, как читатель имел уже возможность убедиться, был человеком не робкого десятка, и запугать его было нелегко, а, между тем, как только он въехал во двор дядюшкиной усадьбы, его словно подменили: он бледнел, краснел, бормотал какую-то несуразицу и вообще казался человеком, не умеющим себя держать.