— Я позвоню… — Он схватил трубку. — Подскажите номер.
Часы Дэйва показывали 5.25 вечера.
— Коммутатор уже не работает, — ответил он, — но ни о какой ошибке не может быть и речи.
Дэйв положил карточку на стойку.
— Позвоните завтра. Вам скажут.
Норвуд молча опустил трубку на рычаг. В комнате за стеной было слышно, как горлышко бутылки стучит о край стакана. Норвуд это тоже услышал, облизал кончиком языка губы и болезненно улыбнулся.
— Полагаю, вы правы. Для Евы это настоящий шок. Извините, что я так разволновался.
Он воровато посмотрел на заднюю комнату.
— Послушайте, не разрешите ли вы нам сейчас отлучиться?
— Чтобы чего-нибудь выпить? Я с удовольствием к вам присоединюсь, если вы меня пригласите.
Пораженный Норвуд поднял голову.
— Ну, я…
Он улыбнулся, перестал улыбаться, снова улыбнулся.
— Конечно. С большим удовольствием. Ева?
Повернулся, нервно потирая руки.
— Мистер, — он поднял карточку и откинул голову назад, чтобы прочитать ее через свои бифокальные очки: — Мистер Брендстеттер составит нам компанию. Мартини?
— О?..
Она стояла в проеме двери, держа в каждой руке по креманке.
— Почему?
— Мне необходимо найти Питера. Возможно, вы сообщите кое-что такое, что поможет мне.
Ее голубые глаза, напоминающие холодные льдинки, наблюдали за ним с четверть минуты, потом Ева пожала плечами и отвернулась.
— Сомневаюсь, но… Присоединяйтесь.
При более дружественной обстановке слово «уютная» подошло бы для задней комнаты. Красные кожаные кресла были повернуты к золотистому дубовому столу; где настольная лампа бросала свет на книги, каталоги, порядочную пачку писем. Верхнее письмо походило на списки книг. Дэйв нахмурился. Где же он видел этот элегантно оформленный печатный бланк раньше? Он покачал головой: вспомнить не удалось.
На письменном столе под окном из матового стекла находилась огромная стопка книг. В столе размещался также и бар: там поблескивали бутылки, вдоль стен поднимались стеллажи, забитые книгами.
Ева Оутс протянула Дэйву мартини в такой же хрустальной креманке, как у них, но с небольшой щербинкой по краю. Норвуд, все еще очень бледный, предложил Дэйву жестом садиться.
— Благодарю.
Дэйв опустился в кресло и дождался, когда они тоже сядут. Он смотрел на Еву.
— Приходил ли сюда Питер? Был ли он дома?
— Чего ради?
Она закурила сигарету. Руки у нее действовали неуверенно, пламя спички дрожало. Женщина задула его, бросила спичку в пепельницу и заговорила ровным бесцветным голосом:
— Уходя из дома, он забрал все свои вещи.
Разогнав рукой раздражающий ее дымок сигареты, она отпила мартини.
— В своем детском максимализме он решил, что я погубила его драгоценного папочку, и возненавидел меня настолько, что не смог жить со мной под одной крышей ни одной лишней минуты.
Скорбная улыбка промелькнула у нее на губах.
— Хорошо, сказала я, уходи, если тебе хочется. Думаю, что это его потрясло. Он ожидал слез и уговоров. Молодежь живет согласно раз и навсегда установленным порядкам. Но он ушел с мрачным видом. После этого я его не видела.
Она снова поднесла к губам бокал. Норвуд молчал и пил, как будто выполнял ответственное задание.
— И я его не жду. Он всегда был страшно упрямым. Никогда не забуду, какие скандалы он закатывал еще младенцем, когда подошло время переводить его на всякие кашки. Разрешите вам сказать, — ее смех напоминал звон треснувшего бокала, — это было настоящее противоборство характеров. Он решил умереть с голоду, но не притронуться к казавшейся ему отвратительной пище.
Ева допила свой бокал и потянулась к бутылке. Ее рука остановилась возле бокала Дэйва, но он отодвинул его, покачав головой. Она поднялась и налила себе еще.
— Я могла бы вам рассказать целую серию не слишком интересных историй об ослином упрямстве этого ребенка.
— Он ошибался в отношении вас и Джона Оутса?
— Он не имел ни малейшего понятия о том, как обстояли дела.
Ева наполнила бокал Норвуда, поставила его перед ним и снова села в свое кресло.
— Он был слишком молод. Они все воображают, что, если у них выросли длинные руки и ноги, они уже стали взрослыми. Разумеется, Питер был не прав.
Она достала новую сигарету.
— Вы покинули отца Питера в беде, когда он находился в больнице между жизнью и смертью.
Рука с сигаретой замерла на пути к ее губам. Глаза сощурились и злобно сверкнули.
— Он разговаривал с Эйприл, — сказал Норвуд.
— Ах, так… Ну-у, — она сунула сигарету в угол рта, чиркнула спичкой и обратилась к Норвуду: — Я собиралась послать его к черту с его просьбами…
Раскурив сигарету, она повернулась к Дэйву.
— Но теперь передумала. Нужно внести полную ясность в эти дела. Вскоре после того, как мисс Эйприл пришла сюда работать, я застала ее с Джоном — как бы это выразиться — в весьма компрометирующем положении. В этой самой комнате. Я понимаю, он был таким же мужчиной, как все. То есть изрядно поглупевшим, как большинство мужчин, которым перевалило за сорок. Она же была очень хорошенькая, очень молодая и, что гораздо важнее, безотказная. Все это нетрудно понять. У Джона шарма тоже хоть отбавляй.
— Она мне говорила, — сказал Дэйв.
— Да, могу поверить, что говорила. Ну, я не стала устраивать сцену, мы поговорили, как разумные люди. Джон понял меня. И она ушла. Вот как оно было. До того несчастного случая. Я не могла находиться в больнице постоянно. Чтобы управляться в этой лавке, требуется, как минимум, два человека. У нее не было магазина. У нее были деньги. Стэннарды — старинная семья в Эль Молино. Она дежурила возле Джона днем и ночью, как мне говорили сестры. Ему постоянно вводили наркотики, а она сидела рядом, как в средневековых романах.
Ева подняла бокал и принялась его болтать. На этот раз она выпила все сразу и тихо поставила бокал на стол. В голосе ее появились ноты ржавого железа.
— Естественно, когда Джон начал что-то соображать, то подле него всегда была верная Эйприл, я же превратилась в смутное видение, которое то появлялось, то исчезало. Он не задумывался над этим. Конечно, у такого тяжелого больного просто нет возможности рассуждать. Я это знаю. Но Джон — это особый случай. Понимаете, мистер э… Брендстеттер?
Она подняла дугою бровь.
— Да, понимаю. Фамилия скандинавская. Означает «дочь Бренда». Забавно, правда?
— Почему забавно?
Она улыбнулась, но улыбка у нее была какая-то скупая, голодная.
— Вы определенно не похожи на чью-то дочь, мистер Брендстеттер.
— Внешность может быть обманчивой, — возразил он.
— Ха!
Она чуть насмешливо взглянула на Норвуда.
— Несмотря на ограниченные возможности, я вес же умею распознавать настоящего мужчину, когда вижу его.
— Джон, — напомнил он, — был «особым» случаем.
— Да, он никогда прежде не болел. Ни разу. И поэтому не знал, как справиться со своей немощью. Ох, жизнь не была к нему особенно благосклонной. С ним случались несчастья… Но, понимаете, я всегда была рядом, возле него, чтобы помочь ему пережить эти неудачи. И он знал, что на меня можно опереться. Иногда он все разбивал, я подбирала осколки. Но на этот раз я была бессильна что-либо сделать. Ему могли помочь только врачи и сестры. А он этого не понимал и посчитал изменой с моей стороны, хотя я-то чувствовала себя такой же беспомощной, как и он… А он возненавидел меня за это.
Она снова выпила.
— Мисс Стэннард тоже не могла ему помочь.
— В этом вы правы.
На губах у нее появилось что-то вроде скорбной гримасы.
— Абсолютно правы. Только он-то этого не сознавал. То, что она все время была рядом, имело огромное значение.
Руки у нее приподнялись и упали.
— Один Бог знает, что творится в голове романтика. Я никогда не была в состоянии это уразуметь. Он говорил, что она его любила.
Ева с отвращением выплюнула два последних слова.
— А я нет. Боже милостивый, где найти логику? Может, вы мне скажете?