II
Рассуждения Мартова о русской революции и Троцкого о современном положении русской социал-демократии дают конкретные подтверждения неверности их основных взглядов.
Начнем с бойкота. Мартов называет бойкот «политическим воздержанием», приемом «анархистов и синдикалистов», причем говорит только о 1906 годе. Троцкий говорит, что «бойкотистская тенденция идет через всю историю большевизма – бойкотирование профессиональных союзов, Государственной думы, местного самоуправления и т. д.», что это есть «продукт сектантской боязни утонуть в массах, радикализм непримиримого воздержания» и т. д. Относительно бойкота профессиональных союзов и местного самоуправления Троцкий говорит прямую неправду. Такая же неправда, что бойкотизм тянется через всю историю большевизма; большевизм вполне сложился, как направление, весной и летом 1905 года, до первого возникновения вопроса о бойкоте. Большевизм заявил в августе 1906 г. в официальном органе фракции о том, что миновали исторические условия, вызывавшие необходимость бойкота[62].
Троцкий извращает большевизм, ибо Троцкий никогда не мог усвоить себе сколько-нибудь определенных взглядов на роль пролетариата в русской буржуазной революции.
Но еще гораздо хуже извращение истории этой революции. Если говорить о бойкоте, надо начать с начала, а не с конца. Первая (и единственная) победа в революции вырвана массовым движением, которое шло под лозунгом бойкота. Забывать об этом выгодно только либералам.
Закон 6 (19) августа 1905 г. создавал булыгинскую Думу, как учреждение совещательное. Либералы, даже самые левые, решили участвовать в ней. Социал-демократия громадным большинством (против меньшевиков) решила бойкотировать эту Думу и звать массы к прямому натиску на царизм, к массовой стачке и восстанию. Следовательно, вопрос о бойкоте не был вопросом только внутри социал-демократии. Он был вопросом борьбы либерализма с пролетариатом. Вся либеральная пресса того времени показывает, что либералы боялись развития революции и все усилия направляли к «соглашению» с царизмом.
Каковы были объективные условия для непосредственной массовой борьбы? На это лучший ответ дает статистика стачек (с подразделением на экономические и политические) и крестьянского движения. Приводим главные данные, которые послужат нам для иллюстрации всего дальнейшего изложения.
* Чертой обведены периоды особенно важные: 1905 I – 9 января; 1905 IV – апогей революции, октябрь и декабрь; 1906 II – первая Дума; 1907 II – вторая Дума. Данные взяты из официальной статистики стачек{132}, которые я разрабатываю подробно в подготовляемом мною к печати очерке истории русской революции. (См. настоящий том, стр. 377–406.. Ред.)
Эти цифры показывают нам, какую гигантскую энергию способен развить пролетариат в революции. За все 10-летие перед революцией число стачечников в России было только 431 тысяча, т. е. в среднем по 43 тысячи в год, а в 1905 году все число стачечников составило 2863 тысячи – при 1661 тысяче всех фабричных рабочих! Подобного стачечного движения не видал еще мир. В 3-ью четверть 1905 года, когда впервые возник вопрос о бойкоте, мы видим как раз переходный момент к новой, гораздо более сильной волне стачечного (а за ним и крестьянского) движения. Помогать ли развитию этой революционной волны, направляя ее на свержение царизма, или позволить царизму отвлечь внимание масс игрой в совещательную Думу, – таково было реальное историческое содержание вопроса о бойкоте. Можно судить поэтому, до какой степени пошлы и либерально-тупоумны потуги связать бойкот в истории русской революции с «политическим воздержанием», «сектантством» и т. п.! Под лозунгом бойкота, принятым против либералов, шло движение, поднявшее число политических забастовщиков с 151 тысячи в 3-ью четверть 1905 года до 1 миллиона в 4-ую четверть 1905 года.
132
Имеется в виду изданная в 1910 году министерством торговли и промышленности книга «Статистика стачек рабочих на фабриках и заводах за трехлетие 1906–1908 гг.», материалы которой разработал и составил фабричный ревизор В. Е. Варзар.