— Неправда! Ты сам вечно хвастаешь, что знаешь машину вдоль и поперек, а Юнис Литтлфилд говорит, что ты сказал, будто батарея питает генератор!
— Ну, милая моя, ты бы молчала! Генератор от дифференциала отличить не можешь!
Тед не зря так презирал сестру. Он был прирожденным механиком, вечно ковырялся в машинах, что-то изобретал, «и лепетом детским ему был чертеж».
— Перестаньте! — машинально остановил их Бэббит, с наслаждением затягиваясь первой утренней сигарой и упиваясь увлекательными заголовками «Адвокат-таймса».
Тед пытался уговорить сестру:
— Слушай, Рон, ей-богу, мне не нужна эта старая калоша, но я обещал девчонкам из нашего класса отвезти их на репетицию школьного хора, клянусь тебе, мне самому неохота, но раз джентльмен дал слово, он обязан его сдержать!
— Ну, знаешь! Тоже, нашелся джентльмен! Еще из школы не вылез!
— Скажи пожалуйста! Окончила какой-то курятник — и воображает! Разреши тебе сказать, что во всем штате нет ни одной частной школы, где учились бы такие классные ребята, как у нас в Гамма Дигамма. У двоих мальчиков отцы — миллионеры! Ей-богу, мне пора иметь свою машину, как у других ребят!
Бэббит даже подскочил на месте:
— Свою машину? Может быть, тебе подавай и яхту, и особняк с садом? Какое нахальство! Мальчишка, по латыни провалился, не то что другие мальчики, — и смеет требовать машину! Может, тебе нужен еще и шофер и самолет? Еще бы! Он, бедняга, так работает, ему так трудно бегать в кино с Юнис Литтлфилд! Вот я тебе покажу машину…
Но Тед, пустив в ход всю свою дипломатию, заставил Верону сознаться, что она просто собирается в манеж смотреть выставку кошек и собак. Тед предложил ей остановиться напротив выставки, у кондитерской, где он и заберет машину. Они долго договаривались, где оставить ключи и кто зальет бензин, и до того доходила их беззаветная преданность Великому Богу Автомобилю, что они воспевали даже заплатку на запасной камере, даже потерянную ручку от завода.
Но после такого перемирия Тед заявил, что все ее подружки «кривляки, дуры, задавалы, каких свет не видал, вруньи и вообще троило». На это Верона заметила, что его товарищи «противные нахалы, а девчонки — омерзительные визгливые идиотки».
— А на тебя глядеть тошно, свинство, что ты куришь и вообще… Смотри, как ты одет, просто смешно и противно — честное слово, противно до невозможности!
Тед враскачку подошел к длинному зеркалу буфета, полюбовался своей красотой и расплылся в довольной улыбке. Костюм на нем был самым последним криком моды: в пеструю клетку, брючки в обтяжку, не доходившие до ярко-желтых, начищенных до блеска башмаков, кургузый пиджачок с узкой, как у танцора, талией и пояском сзади, который ничего не подпоясывал. Вместо галстука на шею было намотано широченное кашне из черного шелка. Льняные волосы, напомаженные до зеркального блеска, были гладко зачесаны назад, без пробора. Уходя в школу, Тед надевал кепку с длинным козырьком, напоминавшим лопату. Но его гордостью была жилетка — сколько он ее вымаливал, выпрашивал, сколько копил на нее! Жилетка была наимоднейшая — коричневая, в бледно-алую крапинку, с невероятно длинными концами. На самом краешке выреза были приколоты значки школы, класса и корпорации.
Впрочем, все это никакого значения не имело. Мальчик он был складный, ловкий, пышущий здоровьем. Хоть он и считал, что у него «взгляд циника», — глаза у него были чистые и живые. Правда, особой душевной чуткостью он не отличался. Вот и сейчас он сделал ручкой бедной коротышке Вероне и протянул:
— Да, мы для вас, конечно, смешноватые и противноватые, и наш новый галстук — просто тряпка!
— Вот именно! — прикрикнул на него Бэббит. — А кстати, раз ты так собой любуешься, разреши тебе напомнить, что твоя мужественная красота только выиграет, если ты вытрешь рот — у тебя все губы в яичнице!
Верона захихикала, чувствуя себя на миг победительницей в самой жестокой из жестоких войн — в семейной войне. Тед посмотрел на нее безнадежным взором и вдруг заорал на Тинку:
— Поставь сейчас же сахарницу! Ты весь сахар высыплешь себе в тарелку!
Когда Верона с Тедом ушли, а Тинка поднялась наверх, Бэббит заворчал на жену:
— Да, скажу я тебе, милые детки! Не говорю, что я сам — кроткий ягненок, может быть, я тоже за завтраком ершусь, но я не могу выносить, как они трещат, трещат без умолку — сил нет! Честное слово, хочется забраться куда-нибудь, где тихо, спокойно. Ты думаешь, легко, когда человек всю жизнь только и старается дать детям образование, устроить их, а они целыми днями грызутся, как стая гиен, нет того, чтобы… Ого, любопытная штука! Слушай, в газете пишут… да чего они там орут? Ты видела газету?