3.
Не раз задумывался я
Уйти в глубокие края,
И в фанзе поселиться там,
Где часты переплеты рам;
Бумага в них, а не стекло,
И кана под окном тепло.
На скользкую циновку сесть,
Свинину палочками есть
И чаем горьким запивать;
Потом курить и рисовать,
Писать на шелке письмена –
И станет жизнь моя ясна,
Ясна, как сами письмена.
1923
Харбин
Путешествие по Китаю*
Toi, qu'importune ma presence,
А tes nouveaux plaisirs je laisse…
У драконьих ворот Пекина
(О, драконы, раскрывшие пасть)
Проживает царевна одна
И ее не по силам украсть.
Ах, мечтать опостылело так,
Это терпкое очень вино, –
Шелестящий прохладно в кустах,
Уноси и меня заодно!
Я увижу огромный Пекин, –
Неживые чудовища стен, –
На осле (позавидуйте, Кин)
Протрясусь в охраняемый плен.
Императоров, в верстах, дворы,
Понастроенный всюду фарфор –
Это сон от какой-то игры,
Это сон развернулся в упор.
Но, конечно, высоких озер,
Их фарфоровая глубина
И дракон, что язык распростер,
Разве девушка этим полна?
Вон по плитам, что так не равны
(Попечалься о плитах, поэт),
Будто конь настоящей страны
Устремляется велосипед.
По-старинному плачет вода
(Не забудь о фонтанах, поэт),
Едет девушка гордо одна,
Направляясь в университет…
Социологу смысл для статьи?
Нет, признаться, иное пою:
Напеваю мечтанья мои,
Напеваю тревогу мою.
Понимаете: пахнет избой
(Удивительные чудеса!)
Не в отеле, где вымытый бой,
А у фанзы саманной: коса
Это то же, что скобку носить,
И с курмою роднится армяк,
И тончайший напев голосит
Кто с ханы или с водки обмяк.
О, божественная простота
Поднебесных повсюду людей,
О, мечтательная острота
Деревенских стариннейших дней!..
Если начаты были стихи
О царевне в плену Пекина,
О ином – не по воле руки,
Не случайно нырянье до дна.
Это пела, представьте, душа,
(Это, знаешь, грустила она)
О дрожаньи простом камыша,
О полях, где сейчас тишина.
И о городе, и об огнях,
Что драконовым пылом хмельны,
О трубящих торжественно днях
Что не станут милы и родны.
19 мая <1924> Чжалантунь.
Жена*
Изображенная в историях,
Божественная старина,
Там держит статно факел Глория,
Непобедимая жена.
И запахи, блаженно горькие,
Давно разрезанных страниц, –
Не солнце, а венец Георгия,
В глаза, опущенные ниц.
Описанные там страдания –
Исполненные чудеса,
Глядят лишь дети в годы ранние
На тамошние небеса.
Метнется прах столбами дымными,
И бьются воины, пока,
Украшенные серафимами,
Не уплывают облака.
А то встает луна червонная,
Прохладная встает луна,
И дева ждет, встречает воина,
Бледна затем, что влюблена.
И снова прозвенит оружие
(О, призрак боевой – туман…),
Сражается во время ужина
С соперником Ковдорский тан.
Но даже смерть – походу точная:
Кому трава, кому – постель,
Всегда зеленая и прочная,
Восстанет на могиле ель.
Воспетый славными Сервентами,
Проходит призрак на стене,
Опрошен глупыми студентами
В похолодевшей тишине…
Так сердце не устанет мучиться,
Узнав о славных временах,
И верному покою учится,
Уединившееся в снах.
А вдруг блаженное желание,
Предначертание видно,
И бьется пуще сердце жадное,
А воздух – песни и вино.
Конечно, нет еще, не вымерло
То солнце счастья и беды –
То голос океанский стимера
Гремит над пропастью воды.
В Сицилию, иначе – в Канаду,
Банкок, Сполато – все пути,
И бьется пуще сердце жадное:
Еще стремиться и найти.
Обречены и будем странствовать,
То плавать, то перелетать,
И покоренными пространствами
Святую жадность утомлять.
Тогда опять луна червонная,
Прохладная, взойдет луна,
Покажет тихо бледность воина
И ту, что снова влюблена.
Он падает, она шатается,
Не в силах тело удержать,
И, благосклонная, касается
Целует жениха, как мать.
И ветра в тишине не слышится,
Но пахнет росами трава,
Туман приходит и колышется,
Да слышны женщины слова:
– И ныне, присно будут воины,
Во веки вечные веков,
И будут руки беспокойные
Томиться тенью облаков.
Упрямые и благородные
Свершают подвиги свои
Во имя Неба, имя Родины,
А то из страха и любви.
Так, имена не одинаковы,
И разноцветны знамена,
Хитро украшенные знаками,
Но я – единственно одна.
Не многие ли смертью сгинули,
Но все не кончилась война,
И древними воспета гимнами
Непобедимая жена.