Пыль – как ш – на шаше…
– Тра-трак-трак-тра, – автомобилья поступь.
– Третьим Интернационалом провода трубили по тракту – в Рязань.
– Рязанские земли, зарайские (у Христа за раем) сыты были: прожрали те зимы картошкой!
Голод. – Не большакам рассказывать о голоде, нужде и зное: они расскажут. Там, в «хлебородной», в каком-нибудь Курдюме, Нурлате или в Курячьих каких-нибудь Кучках – все погорело, дотла, – ни людям, ни скотине нечего есть, картошка в земле запеклась, май прошел июлем, хлеба два пуда – лошадь, а домов полсела – пуд. Мужику нашему как дикарь, – сла-вяни-ну! – решаться, решиться, решить; – не впервой, чай, ходить по земле, кочевать, бегать. Решать день, решать два, всю жизнь гнувшему спину – без дела ходить, трогать землю – и рукой, и мыском лаптя (горячо босому ходить по земле!), в небо смотреть, в степи смотреть, в избе часами сидеть перед миской с коровьим навозом (ели и такое), в закром, ясный как лысина, ходить на авось, – и решиться, решить.
– Надоть… ехать… жена, – жене впервые сказать: жена, а не Дунька, не сука, без зуботычины.
Сволакивать в беду все имущество – два одевала, перину, икону, топор, гуся, ребятишек, – в день перерезать, продать, променять – корову, теленка, овцу: – день работать, шею ломать, как всегда, как всю жизнь. А к вечеру (обязательно к вечеру выехать надо!), когда все уже горой на беде, на улице, и лошади склонили головы пред долгой путиной, а ворота настежь, – зайти последний раз в избу, взглянуть, как десятки лет, в красный угол – в пустой угол, ибо даже цари, генералы и дезертиры свернуты в трубку в беде, – не перекреститься даже, ибо пуст угол, – в армяке, в шапке, с рукавицами, – хлопнуть в раздумьи кнутовищем себя по колену (кнут ведь вместо овса!), ткнуть кнутовищем – в раздумьи – в таракана у печки, вздохнуть – и выйти шумно из избы, дверь оставив разинутой настежь.
– Ну, что же, трогай, жена! – а самому идти рядом, пешком, тысячи верст, – до могилы.
И – сначала ночные проселки, а потом большаки, – куда глаза глядят, без начала, без края… Не большакам рассказывать о голоде, нужде, зное, как ж, и пыли, как ш, шаша… Тысячи верст: не впервые тысячам им растворяться в тысячах верст, в голоде, в холоде, в темных делах, – ибо: кто приютит их и где? – Шаша!
…Большак Астраханский лежит – как все русские большаки. Небо, да пыль, да истома. Да деревни, да села. Да мосты. Да холмы, да речуги, да курганы. Если свернуть вправо – нету деревни Чертановой, если свернуть влево – Расчиславские Горки, сзади – Рязань, впереди – Москва, впереди – Коломзавод, заводский черный дым, – и туда смотреть – с автомобиля: рязанский исполком и штабы армий на автомобилях тракт кроят в Москву в народные комиссариаты…
И – ночь. –
Земля была камнем, вся в дыму, горели Чернореченские леса, не было отдыха даже в ночах, солнце вставало и садилось змием, огненным проклятьем, и сухие, жухлые восходы были мутны и пыльны, как стекла в пересыльной рязанской тюрьме. – Грузовик старый – фуруфуз – травил тракт, как свинья с бегемота – в истерике, – подмазанная под хвостом скипидаром, – обгонял, шарахал русских цыган – в комиссариаты, в коллегии, ночью, жухлым июлем, – чтоб где-то у мостика в бревна мостика всадить колеса, чтоб видеть вдали зарево Коломзавода, а здесь у моста, в канаве – увидеть беду, пепел костра у беды, мужиков у костра, гидру ребячьих голов в одевале. Мужики любили, когда грузовик застревал на мостах: – предгубком писал тогда записки в губисполком, и «губы» возрождали мост в сутки, а иначе он гнил бы годами. А у задней грядки грузовика сидел человек, конденсированная воля, коммунист, весь в заводской копоти революции, весь для того, чтобы мир построить линейкой и сталью. – Это он до крови у губ кричал Коминтерном по проводам – старым трактом – в Рязань, – это он устал от бессонниц и здесь у канавки, на мосту перед рассветом встретил – без митинга, тихо – русских цыган и холерных на скарбе, у повозки бедой называемой: – рассветами, пусть жухлыми, как окно в пересыльной рязанской тюрьме, надо думать и говорить тихо и верно… (А шофера – керосин продавали!..)
– Это откуда же вы?
– Из Симбирской губернии. Голод там, недостача. Лошадь, к примеру, два пуда зерном стоит, – нету травы…
– Та-ак… А куда же?
– Сами не знаем. Куда бог, к примеру, пошлет. Это какие, зато, будут места?
– Та-ак… Места эти будут рязанские, Зарайский уезд… Та-ак…
Что сказать, – что сказать на рассвете, когда там над Окой, над Белоомутом солнце встает, когда мир притихнул пред новым днем и росный рассвет пробирает лопатки холодком –?.. там – впереди – черная сталь Коломзавода, заводов, машин, городов, – проклятие хлебу! –