Ротный выхватил шашку, коротко и резко крикнул:
– Ура!!
Бурный, громовой вопль вырвался из сотен глоток, и пожарцы ураганом бросились в штыки. Алешка Семерухин бежал рядом с Лобановым и свистел пронзительным, разбойничьим свистом. Вокруг кувыркались и падали раненые, но все неслись вперед в том же грозно воющем урагане. Это был миг бешеного, ярого восторга. Все были одно целое и могучее. Перед ними несся ужас. А за брустверами настала мертвая тишина.
И вот, сжимая винтовки, они подбежали к брустверам, готовые крушить, колоть, бить прикладами…
Окопы были пусты. Совсем-таки пусты, ни одного японца там не было – ни живого, ни мертвого. А стояли лужи крови, блестели рассыпанные патроны, валялись чугунные стаканы наших шрапнелей и фуражки с желтыми околышами.
Опять загремело «ура», и пожарцы бросились вперед, к глиняным оградам с черными, молчаливыми бойницами.
И там все было пусто. У ракитовой рощи за оврагом равномерно трещали пулеметы:
– Та-та-та!.. Та-та!.. Та-та-та-та!..
Как будто большие швейные машины сосредоточенно работали там свою, никого не касавшуюся работу. А кругом падали люди, и о стены щелкали пули. Остро хлопнуло что-то наверху, словно воронкообразный дождь коротко ударил оттуда. И снова над пожарцами пошли лопаться шрапнели.
Была суета. Сзади вливались резервы. Солдаты, наклонившись, разбегались по хутору, ища прикрытия. Лобанов впопыхах не мог понять, отчего так трудно найти место, куда залечь. И вдруг сообразил, что все стенки, обращенные на японскую сторону, тщательно срыты. Он бросился за кучу щебня, следом за ним Алешка и еще двое. И они стали стрелять в рощу по пулеметам.
Спереди и с боков на хутор сыпались пули и снаряды. Везде в каоляне трещали выстрелы. И никого не было видно. Чувствовалось, что зловещая, невидимая стена тесно облегает хутор. В этой невидимости было что-то грозно-уверенное и предательское. И мелькали волнующие мысли: не в ловушке ли они все на этом полуразрушенном хуторе, с наклоном холма в сторону японцев, с отлого срытыми задними стенками окопов? То ли делает начальство, что нужно?.. Давя вздымавшиеся мысли, они лихорадочно стреляли по роще, стреляли в каолян и в перебегавшие вдали темные фигурки.
По хутору как будто крутился кровавый вихрь, полный грохота и сверкающих вспышек. Из-за угла полуснесенной фанзы донесся протяжный крик:
– Отступа-ать!
Кругом его подхватили.
– О-отступа-а-ать!.. – жалуясь и зловеще пугая, понеслось по дворам и огородам.
Поодиночке пожарцы стали выбегать из хутора. Но когда выбежали первые, вдруг повскакали все и бросились бежать. И как это случилось, Лобанов не знал. Сразу вскочили на ноги Алешка и уцелевший их товарищ. Тогда, пугаясь, и Лобанов быстро вскочил, словно от толчков. Второй их товарищ, прижимая руку к окровавленному боку, мутящимися, скорбными глазами следил за ними. Бескровные губы без надежды шептали какую-то просьбу. А они, наклонившись, побежали во всю мочь, перепрыгивая через трупы и опрокинутые стенки.
И отовсюду толпами выбегали солдаты. Опять, как час назад, словно общим ураганом подхватило всех. Но ураган был темный и безумный, мутивший головы безоглядным ужасом. Дикими толпами все бежали по полю. И земля дрожала от топота. Лобанов чувствовал, как сзади в его ногу ударила пуля, видел, что левая штанина все больше чернеет от крови, но продолжал бежать со всеми…
В лощине за холмами взволнованные офицеры поспешно строили поредевшие роты. Перевязав простреленную ногу, Лобанов стал в строй. Алешка, с бледным и серьезным лицом, вполголоса спросил его:
– Слыхал?
– Что такое?
– Обошли. В тыл зашел японец.
– Да что-о ты?!
Лобанов стоял, широко раскрыв глаза; опять почувствовалось это неуловимое, грозное и таинственное, чему в бешеной злобе хотелось грозить кулаками.
– Приказ казак привез – отступать.
И везде войска отступали. Тянулись пехотные колонны, обозы. Проносились батареи и артиллерийские парки. В первый раз теперь Лобанов видел, как много войска было в бою. Лица смотрели растерянно и недоумевающе. Никто не понимал, как это вдруг случилось. А пушки гремели сзади, сбоку и где-то впереди. И чувствовалось – то грозное и невидимое надвигается на армию, загибается по концам и грозит охватить кольцом.
И колонны шли в тучах серо-желтой пыли. Поднимались на горы, спускались в долины. Солнце пылало. Гремевшие спереди пушки остались назади, уж не было ощущения, что кольцо замыкается. Но все чувствовалось что-то грозно надвигающееся. Все что-то ждалось, неожиданное и предательское.
У Лобанова кружилась голова. Нечем было дышать от жары и пыли, хотелось пить. Болела нога, и руки устали работать винтовкою. Ему казалось, что он топчется все время на месте, а мимо него медленно отходят назад кусты, вершины сопок. И не было им конца. Повсюду меж здоровых ковыляли и тащились раненые. Казалось, никто о них не знал и не думал.