Токарев дрожал мелкою дрожью, в голосе звучал ужас, как будто действительно это таинственное «невидимое» стояло здесь в темноте… Но и в ужасе своем Токарев чувствовал, как Сергей нервно вздрагивал. И становилось на душе злобно-радостно.
Сергей резко возразил:
– По-моему, все это только очень характерно для самого Мопассана. Да, пожалуй, и для вас… Что спорить, «тайна невидимого» глубока. Но трус и жалкая тряпка тот, кто поддается этому невидимому.
– Сядем здесь! – коротко и решительно сказал Токарев и опустился на косогор под молодою лозинкою.
Он сказал уверенным, властным голосом, и Сергей послушался. Токарев приобрел над ним странную власть.
Горизонт, прежде резко очерченный, затянулся на юге мутною мглою и стал сливаться с небом. Потянуло влажною прохладою. Токарев в волнении поглядел вдаль: пройдет полчаса – и жуткое очарование ночи исчезнет.
Небо покроется мутными облаками, лениво засеет окладной дождь.
Он медленно заговорил:
– Вы сказали: тот, кто поддается «невидимому», – трус и жалкая тряпка. Удивительное дело! Перед вами стоит громадный вопрос, а вы хотите решить его парою презрительных ругательств… Нет, Сергей Васильевич, такие вопросы так не решаются! Вопрос о том, что же делать, если это невидимое бесповоротно покоряет тебя. Ну, хорошо, – трус, жалкая тряпка… Ведь это сказать легко. А когда в жизни встает такой вопрос, то можно с ума сойти от ужаса… Вы знаете, отчего умерла Варвара Васильевна? – Он задыхался и медленно перевел дух. – Она заразилась сапом… Но она не нечаянно заразилась, а нарочно!.. Она не остановилась перед такого рода смертью, чтоб окружающие близкие думали, будто это – несчастная случайность. А убила она себя именно потому, что чувствовала приближающуюся победу «невидимого».
Даже сквозь темноту Токарев видел, как на него смотрело смертельно-бледное лицо Сергея с остановившимися глазами. Вдруг Сергей решительно сказал:
– Это не может быть!.. Она могла бы это сделать, она на это способна. Но никогда ни вам, никому она не созналась бы в этом!
– Да. Видите, оно так и есть. Но однажды – помните, в тот вечер, когда с вами произошел припадок, – она созналась мне, что чувствует приближение и победу «невидимого». Чтоб не покориться ему, она видела только одно средство – смерть. Но чтоб эта смерть поменьше доставила горя близким. Разговор был чисто отвлеченный… Ну, а перед самою смертью, почти уже в бреду, она взяла с меня слово никому не рассказывать о нашем разговоре… Как вы думаете, можно из этого что-нибудь заключить?
– Чче-ерт, чче-ерт!.. – простонал Сергей и стиснул голову руками. Он поставил локти на колени и сидел, все так же стиснув голову.
Строгим, беспощадным и проникающим голосом Токарев говорил:
– Ну, и что же? Она поступила правильно? В этом настоящий выход?.. Нет, это ужасно и до безумия ненормально! А между тем именно ваши взгляды, ваша прямолинейная требовательность и делают возможными подобные ужасы. Это отрицать вы не можете. И не можете также отрицать, что вы запираете для живого человека все выходы. Необходимо серьезно и пристально приглядеться к «невидимому». И только тогда, призвав всю его силу и неизбежность, возможно прийти к какому-нибудь выходу.
Сергей вскочил на ноги. Сверкнув глазами, он крикнул:
– К чему вы все это говорите?! Вы Вариною смертью хотите оправдать себя! Да неужели вы не чувствуете, какая разница между нею и вами? Из ее смерти возникает громадный вопрос, – да, громадный и ужасный по своей серьезности. Но вы к этому вопросу и боком не прикасаетесь!
Токарев замолчал, сбитый с позиции, не зная, чтО возразить. Упавшим голосом он заговорил:
– Хорошо! Скажем, вы правы. Я не хуже вас вижу разницу между нею и собою. Но вдумайтесь немного в то, что я вам скажу. Слушайте. Я – обыкновенный, маленький человек. Мне судьбою предназначено одно: жить смирно и тихо, никуда не суясь, не имея никаких серьезных жизненных задач, – жить, как живут все кругом: так или иначе зарабатывать деньги, клясть труд, которым я живу, плодить детей и играть по вечерам в винт. Но, видите ли, в жизни каждой самой болотной души бывает возраст, когда эта душа преображается, – у нее вырастают крылья. Если окружающие обстоятельства благоприятствуют, то ее смутные, неопределенные порывы оформливаются в стремление к ясным идеалам. И человек идет за них на борьбу, на гибель и не может понять, как можно жить, не ища в жизни смысла, не имея всезахватывающей жизненной задачи. Проходит несколько лет. Крылья высыхают и отваливаются, и сам человек ссыхается. Все недавнее становится для него совершенно чуждым и мертвым.