Стоит, глаза таращит. Я ему опять говорю: «Спрячь нож, а потом я тебе сделаю все, что ты пожелаешь!»
Опустил нож в карман, а сам говорит: «Кланяйся!» – «Послушай, говорю, пойдем ко мне в комнату, там я тебе поклонюсь. Неужели ж ты хочешь, чтобы я здесь тебе, на улице, кланялась, и чтобы народ собрался на нас смотреть?»
Раз меня по морде! Тут городовой, дворник подбежали. Я им говорю: «Возьмите, ради Христа, – у него острый нож в руке!»
Сейчас у него ножик отобрали и в участок… И тут я его пожалела. Пожалуйся я, предъяви свой отдельный пачпорт, его бы в двадцать четыре часа выслали из Петербурга. А я пожалела. Ну, тут, как увидел он это, приказал мне наутро к девяти часам к нему ворочаться. И опять стало мое дело – при муже жить… Только вот что он мне сказал: «Ну, хорошо! Мы можем сойтиться жить, но если ты что будешь ерундить, то я тут же могу тебе сказать: „Ступай, не хочу!“»
Это значит, что как уж он со мной ни поступай, а я все терпеть должна. Хорошо. Стали мы жить. И начал он меня издевательствами изводить. Ни копейки опять ни на что не дает, смеется. «Ты, говорит, женщина молодая, в соку, с отдельным пачпортом, – как же тебе самой себе не заработать?» А я стала хворать. Двугривенного не дает на лекарство, а сам рубли швыряет. Вижу, плохи мои дела. Кое-как сколотила копейку и уехала в деревню. Живу, поправляюсь. И что ж вы думаете? Девять месяцев жила, и ничего он мне не шлет, не пишет, – это муж-то, супруг законный! А как приехала назад в Питер, у него уж тут всякие-всякие… Не могу я смотреть! Так обидно, даже тошно: юбки всякие, кофты понавешаны в квартире! Вот он вышел, я все забрала да в плиту, а чтобы гарью не пахло, форточку открыла. Хожу, кутаюсь. Приходит, я ему говорю: «Как у вас скверно пахнет!» – «Известно, говорит, не одеколоном. Вокруг лошадей тремся».
Увидел, что платьев нету… «Куда дела?» – «Оставь, пожалуйста, я и не видала!»
Тут я и начала и начала… «Ты что это, говорю, делаешь? Ты из двух законов кровь пьешь! Господи ты боже! И до чего ты человека допустил! Ничего мне не остается, как руки на себя наложить. Повешусь, да и все тут!» – «За чем же дело стало? Веревок много».
Я плачу, заливаюсь. «Господи, и кто же перед тобой мои грехи за меня замолит?» – «Я, говорит, замолю». – «Ты? Нет, ты не можешь! Жена за мужа действительно может, и какой бы грех ни был, стоит жене пожелать, и она всегда замолит. А ты не можешь… Ну, вот что: хочешь (последнее пытаю!), – поедем к отцу Иоанну Кронштадтскому? Пусть он нас с тобой рассудит». – «Что ж, Иоанн Кронштадтский, он, действительно… Но только мы и без него все знаем».
Вот! Этим самым словом и ответил! – со страхом произнесла путница. – Что же это такое? Ведь это просто ужасти что такое!.. «У тебя, говорит, отдельный пачпорт, ты женщина свободная, до меня некасаемая». – «Нет, я говорю, милый, бог выше пачпорта, это ты мне не говори! Нас с тобой законно бог связал. Ты меня и после пачпорта соблазнял к совместной жизни, у меня на это свидетели есть!..»
Так три раза от него я в деревню уезжала и опять набегала, думала, – возьмет его совесть, одумается. Только нет. Стала я тут к гадалке ходить, хочу узнать, что мне от мужа будет. Раскрыла она книгу, смотрит.
«Вы, говорит, замужем. С мужем хорошо живете?» – «Нет, плохо». – «Плохо Он дерзкий!.. Водку пьет?» – «Пьет». – «Он у вас, как лев…»
И ведь это сущая правда! Потом говорит: «Он не с одной живет. Одна у него в отъезде».
Как подумала, так и это правда, Я-то сама и была в отъезде, а больше и некому… А тем я на нее обижаюсь, что была я у нее два раза, по шестьдесят копеек денег платила, и ведь все уж ей досконально известно. Видит она, что я мучаюсь, – почему же она не сказала, есть мне приступ к Семену или нет?
Путница подперла руками грудь и скорбно задумалась.
– Вот уже два года я так и живу, – снова заговорила она. – Жена – не жена, и не известно, что я такое. Поверите, так меня это вот тут-то мутит, что руки бы на себя наложила, кабы души мне не было жалко. Погибнет она, как червяк. Да что, хуже червя! Потому червяк погибнет, и все тут, а за погибшую душу ангелы ее охранители будут горько плакать вековечно… Так-то они песни-стихи поют вековечные, ну, а как с душой что приключится, то и им плохо. Ска жем, к примеру, – убийц души, удавиц, пискунцов…