– Удивительно, как хорошо на площадке Микель-Анджело!.. А ты уже укладываешься? – Он положил ладони на ее плечи.
Елена Николаевна подняла обнажившиеся выше локтя руки, обняла его за шею и прижала голову к своей груди.
– Я хотела, чтоб, когда ты придешь, уж все было уложено, – шепнула она.
– И очень нехорошо, – опять устанешь. Давай укладываться вместе.
Под фланелью блузы он ощущал тело Елены Николаевны, голова прижималась к мягкой, свободной под блузою груди. Пробуждалось темное, мутно-животное чувство к красивому телу, такому доступному под легкой одеждой. И росло отвращение: ничего не было, кроме тела, по-прежнему они были чужды, чужды друг другу. И руки его цепенели.
Елена Николаевна прижимала его голову к упруго двигавшейся груди, как будто надеялась, что телесная близость разбудит в них то нежное, мягкое чувство, которого между ними не было.
Ну, нет его, и нужно кончить. А она продолжала прижимать его голову к груди; нагая рука лежала на его виске. Готовцеву было неловко и неприятно, поднималось враждебное чувство.
– Осторожнее, Лелечка, давишь на пенсне. – Он мягко высвободил голову.
Елена Николаевна пристально заглянула ему в глаза, быстро отвернулась и наклонилась над ящиком комода. Готовцев вытащил из-под кровати чемодан.
– Мои серые брюки ты в корзину уложишь? Не оборачиваясь, она коротко ответила:
– Да.
Стали укладываться. Готовцев видел, как в Елене Николаевне все кипело, но оба старались показать, что ничего не произошло, и мягко переговаривались деланными, неестественными голосами.
На кроватях и столах лежали стопки мужского и женского белья. На полу валялись бечевки, измятые газеты Комод весь был завален какими-то коробочками, баночками, картонками… Какая у женщин страсть набирать в дорогу ни на что не нужные вещи, и как скучно возиться на станциях с этими баулами и необъятными корзинами!..
Елена Николаевна старалась завязать разговор. Обычным голосом она заговорила:
– Помнишь, прошлым летом у нас был один спор? Марья Алексеевна сказала, что Соня ни в умственном, ни в нравственном отношении не представляет ничего выдающегося, а я ответила, что этим еще нечего огорчаться, что есть еще много другого, что может возвышать человека… По мнишь?
– Ну? – неохотно спросил Готовцев.
– «Ну»… – Елена Николаевна раздраженно замолчала.
– В чем же дело?
– Ты не хочешь разговаривать, лучше не надо! Он вздохнул.
– О господи!.. Что же мне, стать навытяжку и напряженно слушать? Я только и могу повторить: ну?
Елена Николаевна помолчала, стараясь побороть себя.
– Ну, все равно!.. Так вот я после думала: есть все-таки много и другого, что красит человека. Например, Соня может быть неразвитой, неумной, но может, например, тонко чувствовать красоту музыки.
– Ну и что?
Елена Николаевна кипела, но сдержалась.
– Ну и вот, с ней об этом все-таки очень интересно будет разговаривать, слушать ее… Ты помнишь этот разговор?
– Нет, не помню, да, впрочем, теперь вижу, в чем дело. Мне кажется, вопрос поставлен тобою очень странно. Если человек в каком-нибудь отношении интересен, то, конечно, он в этом отношении интересен. Это тавтология.
– Ну, не будем лучше говорить! – оборвала Елена Николаевна и кинула на Готовцева враждебный взгляд.
То, что она хотела сказать, представлялось ей значительным и заслуживающим внимания, а Готовцев упорно придавал ее мысли безнадежно плоский вид. Лицо ее, с тонкой линией сжатых губ, стало серым и некрасивым. Готовцев молча пожал плечами.
«Как детски элементарны все ее мысли!» – подумал он, стягивая ремни пледа.
Вещи были уложены. Пришел Салманов проститься. Они спустились в обеденную залу и вместе поужинали. За ужином князь не спускал с Елены Николаевны почтительного, влюбленного взгляда. Уходя, он поцеловал ее руку и пожелал счастливого путешествия.
Готовцевы вернулись в номер. По-прежнему обоих давила томящая скучность всего, а в душе кипело скрытое раздражение. Елена Николаевна сказала:
– Пора спать, завтра рано вставать.
Она стала раздеваться. Готовцев не любил раздеваться и спать при свете. Он взялся за газету, старался не смотреть на жену, а сам думал: почему это распространен такой предрассудок, что женщина стыдливее мужчины? Девушка– да, она стыдливее; но, став женщиной, она удивительно быстро теряет стыд и не стесняется держаться в присутствии мужчины так, как будто она одна в комнате.
Елена Николаевна, в нижней юбке и ночной кофточке, расчесывала перед зеркалом свои длинные, темные волосы.