Он вернулся в боковушку и принялся расталкивать жену:
— Вставай, Ягна, вставай!.. Хата горит!..
— Отстань от меня!.. — в полузабытьи отвечала женщина, закрывая голову тулупом.
Слимак схватил ее на руки и, спотыкаясь о пороги, вынес вместе с тулупом в сарай. Потом сгреб ее одежду и постель, вышиб дверь в клеть и вытащил сундук, где лежали деньги; наконец, выломал окно и стал выбрасывать во двор зипуны, тулупы, табуретки, мешочки с крупой и кухонную посуду. Он замучился, поранил руки, вспотел, но стойко держался, зная, с каким борется врагом.
Между тем занялась уже вся крыша, и сквозь щели на потолке в горницу проникли дым и огонь. Тогда только Слимак вышел на освещенный двор, волоча за собой лавку. Перетащив ее в сарай, он хотел еще раз вернуться — за столом. Но взглянул на ригу — и обомлел. Изнутри вырывались языки пламени, лизавшие снег на крыше. Перед ригой стояла Зоська и, грозя кулаками, кричала во все горло:
— Вот вам, Слимак, спасибо за дочку!.. Теперь и вы пропадете, как она!..
Зоська бегом бросилась к оврагам, взобралась на холм и в зареве пожара принялась приплясывать, хлопая в ладоши.
— Горит!.. — выкрикивала она. — Горит!.. Горит!..
Слимак закружился на месте, как подстреленный зверь. Потом отяжелевшим шагом прошел в сарай, сел на колоду и закрыл руками лицо. Он и не думал спасаться от огня, видя в нем кару господню за смерть Овчажа и сиротки.
— Все мы тут пропадем! — бормотал он.
Оба строения уже пылали, как огненные столбы; несмотря на мороз, в сарае становилось жарко и во дворе уже начал подтаивать снег, когда из колонии Хаммера донеслись крики и конский топот. Это немцы спешили на помощь.
Через минуту во дворе засуетились батраки, бабы и дети с ведрами и баграми; прикатили даже ручной насос и, построившись в две шеренги, принялись под командой Фрица Хаммера разбирать стены и заливать пожар. Они шли в огонь, словно в пляс, смеясь и обгоняя друг друга; мужчины — кто посмелей — полезли с топорами на ригу, местами еще не охваченную пламенем; бабы и дети носили воду с реки.
На холме снова показалась Зоська.
— Все равно пропадете, хоть и помогут вам немцы!.. — кричала она Слимаку, грозя кулаком.
— Кто это?.. Что такое?.. Держи ее!.. — загудели колонисты.
Двое из них взбежали на холм, но Зоська уже скрылась в оврагах.
Фриц Хаммер подошел к Слимаку.
— Подожгли у вас? — спросил он.
— Подожгли, — ответил мужик.
— Эта вот? — И Фриц показал рукой на холм.
— Она самая.
— Ну, не лучше ли было продать нам землю?.. — помолчав, сказал Фриц.
Мужик понурил голову, но ничего не ответил.
Несмотря на принятые меры, рига сгорела; часть хаты все же удалось отстоять. Одни колонисты еще заливали водой пожарище, другие окружили Слимака и его больную жену.
— Куда же вы теперь денетесь? — снова заговорил Фриц.
— Будем жить в конюшне, — ответил мужик.
Немки зашептались между собой о том, чтобы взять их на ферму, но колонисты качали головами и говорили, что болезнь Слимаковой может оказаться заразной. Фриц поспешил присоединиться к их мнению и приказал перенести больную в конюшню.
— Мы вам пришлем, — сказал Фриц, — все, что нужно, а там видно будет…
— Спаси вас господь, — ответил Слимак, кланяясь ему в ноги.
Колонисты начали расходиться. Одну из баб Фриц оставил подле больной, велел кому-то из батраков привезти соломы для погорельцев, а Герману шепнул, чтобы он немедленно ехал в Волю, к мельнику Кнапу.
— Сегодня, видно, заключим с ним сделку, — сказал он Герману. — Давно пора!..
— Если б не это, — Герман мотнул головой, показывая на пепелище, — нам бы не продержаться до весны.
Фриц выругался. Однако со Слимаком он простился дружелюбно и, заметив, что жена его плоха, посоветовал вызвать фельдшера. Наклонившись над больной, он сказал:
— Она совсем без памяти…
Вдруг Слимакова, не открывая глаз, неожиданно твердо проговорила:
— Ага… без памяти… без памяти!..
Фриц отшатнулся, видимо смутившись, но тотчас шепнул:
— Бредит!.. У нее жар…
Пожав руку Слимаку, он отправился вслед за остальными в колонию.
Был уже день, когда из колонии привезли солому, каравай хлеба и бутылку молока, а Слимак все еще расхаживал по двору, где стлался едкий дым пожарища. Бессильно повисшие руки его сплелись в отчаянии, а он все ходил, смотрел, упиваясь горечью страдания. Вот под навесом валяются табуретка и лавка. Сколько им лет!.. Он сиживал на них еще ребенком и не раз ножиком вырезал на них какие-то метки и крестики… Да, эти самые… А вот сундук… ключ еще торчит в замке. Мужик отомкнул его, достал маленький мешочек с серебром, потом мешочек побольше с бумажными деньгами и спрятал их в углу конюшни, под сухим навозом. Покончив с этим делом, он снова впал в апатию и снова стал бродить по двору. Вот в куче пепла дымятся почерневшие бревна. Тут была рига, урожай целого года! Рядом лежит Бурек; его уже начали клевать вороны, и из-под желтой шерсти вылезли ребра. А вот его хата — без окон, без дверей, без крыши; одна лишь труба торчит среди закопченных стен.