– Бог знает, что вы говорите. Ничего не разберу.
– Разберете, миленькая, – сказал приказчик и положил уверенно свою руку на колено Сони.
– Что вы! Что вы! – крикнула Соня, отпихивая его руку. – Господь с вами!
В это время ямщик остановил лошадей и, обернувшись к приказчику, сказал спокойно:
– Должно, в реку заехали. Дороги нету.
Ямщик слез с козел и зашлепал по колено в воде вокруг тройки.
– Вот – камень, – сказал ямщик, ткнув кнутовищем в серую глыбу, – а вокруг – вода. Я пойду броду искать.
– Ступай, старый черт, – крикнул досадливо приказчик.
Вскоре в тумане пропала спина ямщика. Соне стало жутко сидеть вдвоем в тарантасе, она вылезла из него и забралась на камень. Казалось, что со всех сторон идут седобородые великаны, размахивая руками: это туман шутил, напяливая на себя личины. Ни единой звезды. Вода шумела. И как будто порой слышались подводные голоса. И ночь, обезумев, бродила по бесконечным водам, прислушиваясь к весеннему хаосу.
Вылез из тарантаса пьяный приказчик. Тоже забрался на камень. И лицо его казалось отвратительным и ужасным.
И вдруг где-то в тумане раздался долгий пронзительный свист.
– Тамачи! – пробормотал приказчик. – Это они…
Соня неожиданно засмеялась.
«Ну что ж, – подумала она, – не все ли равно?»
– Тамачи! Теперь нам капут. Погоня за нами.
– Кажется, один скачет, – сказала Соня, прислушиваясь.
И едва она сказала это, как из тумана выросла фигура на лошади – большая, серая, как огромная летучая мышь.
С полминуты колебался в тумане призрак, и вдруг исчез.
– Это он за своими поскакал, – сказал приказчик.
Соня посмотрела ему в лицо. Он был трезв, и ей почудилось, что в глазах приказчика засветилось что-то человеческое…
«Что значит смерть!» – подумала Соня.
– Брод есть, – сказал ямщик, влезая на козлы.
– Тамачи! – крикнул ему на ухо, что есть мочи, приказчик.
Ямщик понял, ударил кнутом, и тарантас помчался.
Вода пенилась и выла под колесами. Туман клубился. Стонала под водою земля.
Мчалась тройка.
И вдруг в тумане просвистала пуля, как бич ударил.
Стало весело Соне Кауриной. Приказчик опустил голову и молчал.
И вновь – пуля.
«Так, так, – думала Соня, – так…»
Она вспомнила о женихе своем.
Пело сердце предсмертную любовь.
И когда тройка влетела на косогор и коренник оглоблями ударился в ворота Григорьевского станка, и где-то далеко в тумане пропали тамачи, Соне захотелось вновь так мчаться под пулями и любить жениха предсмертно.
Амга
Тунгусы погнали стада на северо-восток, а отец Глеб, простившись с друзьями, поехал к реке Амге, к якутам.
Это было весною. Тайга дышала молодо и сильно, как будто забыла свою тысячелетнюю судьбу. Медведи и прочие таежные звери, отощавшие за зиму, с полинявшею шерстью и впалыми боками, рыскали по лесу, шатаясь, ослепленные весенним светом.
Лесные запахи, хранившиеся под снегами и льдом, вдруг все разом хлынули на дорогу, у отца Глеба кружилась от них голова и радостнее и сильнее стучало сердце.
Отец Глеб ехал верхом на маленькой лохматой лошаденке. Если бы не большой крест на груди, трудно было бы догадаться, что едет иеромонах: одежда на нем – наполовину якутская, наполовину тунгусская; за голенищем – якутский нож.
Глаза у отца Глеба – голубые, и от моложавого лица веет чем-то славянским, полевым, мужицким, и совсем непонятно, зачем на нем инородческая одежда и зачем он в тайге.
Но ему легко, должно быть; едет он не спеша и поет псалмы.
Голос его звенит звонко в светлой таежной весне, и кажется, что поет птица. Других птиц не слышно – поет единая. А если закрыть глаза, представляются белые крылья и тоненький золотой венчик над русой головой.
Вот, наконец, и Амга.
Отец Глеб стоит долго на берегу и терпеливо кличет лодочника:
– Ло-до-о-очку, даго-о-ор.
На том берегу показывается ленивый человек; не спешит навстречу путнику.
Большая плоскодонная лодка неповоротлива, и якут нескладно правит ее к тому берегу.
Отец Глеб благословляет лодочника.
– Как живут в Амге?
– Живут мало-мало. У отца Мефодия хотун беременна.
– Не приезжал ли кто из Якутска?
– С прошлой весны живет один, Валентином звать.
– Этого я знаю, – говорит отец Глеб и, помолчав, прибавляет:
– А Сулус где? Жива-здорова?
– С той поры, как умер Захар, она живет с Валентином.
– Ну, и сеп, а по-нашему ладно, – говорит Глеб. – Господь с ними.
На том берегу встречает Глеба отец Мефодий.