— Я не могу оставить: купите и оставляйте.
— Я так не покупаю, — отозвался редактор и попросил Лизу в кабинет.
— А п-позвольте! На одну минуту позвольте, — остановил Жерлицын. — Вы читаете, что покупаете у Тургенева?
— Читаю-с.
— Не полагаю. — Вы вот в своих журналах издеваетесь над нигилистами, а…
— Нигилисты, не читая, покупают?
— Конечно! Общий вывод и направление — вот все, что нужно. Вы знаете Эразма Очевидного?
— Нет, не знаю.
— Мой зять.
— Не имею чести.
— Редактор же он.
— Что делать, все-таки я не имею чести его знать и не имею времени о нем говорить.
Редактор. увел Лизу в свой кабинет и предложил ей кресло.
— Видите, сударыня, — начал он, — мне нужно знать, какого рода переводы вы можете делать и с каких языков?
Лиза рассказала.
— Да… Это значит, вы статей чисто научного содержания переводить не можете.
— Я не переводила.
Редактор задумался.
— Прискорбно мне огорчать вас, — начал он, — таким ответом, что работы, которую вы могли бы делать, у меня в настоящее время нет.
Лиза сухо встала.
— Позвольте! Куда же вы?
— У вас работы нет — нам говорить не о чем.
Редактор слегка поморщился от этого тона и сказал:
— Я попрошу у вас позволения записать у себя ваш адрес. Работа может случиться, и я удержу ее для вас, я вам напишу. Книжки, видите, более тридцати листов, их возможности нет наполнить отборным материалом.
— Это меня мало интересует и вовсе не касается.
Папошников положил книгу журнала и взял адресную тетрадь. Лиза продиктовала ему свой адрес.
— Это там, где коммунисты живут?
— Это аккуратно там, где я вам сказала, — опять еще суше ответила Лиза, и они расстались.
Сходя по лестнице, она увидела Жерлицына, сидящего на окне одной террасы и листующего свою рукопись.
— Ищу здравого смысла, — произнес он, пожав плечами при виде сходящей Лизы.
Лиза проходила мимо его молча.
— Позвольте, — догонял ее Жерлицын. — Как это он сказал: против здравого смысла? Разве может человек писать против здравого смысла?
Лиза не отвечала.
Розанова Лиза застала уже у Вязмитиновой. По их лицам она тотчас заметила, что доктору не было никакой удачи у Альтерзона и что они сговорились как можно осторожнее сообщить ей ответ сестры и зятя. Лиза терпеть не могла этих обдуманных и осторожных введений.
— Альтерзон отказал в деньгах? — спросила она прямо Розанова.
— Да, почти, — отвечал тот.
— Ну вот! Вы говорите почти, а Женни смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я от денег в обморок упаду, — забавные люди! Тут не может быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.
— Ну да.
— И сестра тоже?
— Она что ж? Она ничего.
— Ну, я обращусь к Зиночкину мужу, — спокойно отвечала Лиза и более не стала говорить об этом.
— А что ваши попытки, Лизавета Егоровна? — осведомился Розанов.
— Так же счастливы, как и ваши, — отвечала она и, по-видимому, была совершенно спокойна.
Пообедали вместе; Розанов попросил позволения отдохнуть в кабинете Вязмитинова.
Был серый час; Лиза сидела в уголке дивана; Евгения Петровна скорыми шагами ходила из угла в угол комнаты, потом остановилась у фортепиано, села и, взяв два полные аккорда, запела «Плач Ярославны»*, к которому сама очень удачно подобрала голос и музыку.
— Спой еще раз, — тихо попросила Лиза, когда смолкли последние звуки.
Евгения Петровна взяла аккорд и опять запела;
Песня опять кончилась, а Лиза оставалась под ее влиянием, погруженною в глубокую думу.
— Где летаешь? — спросила, целуя в лоб, Евгения Петровна.
Лиза слегка вздохнула.
Над дверью заднего хода послышался звонок, потом шушуканье в девичьей, потом медленное шлепанье Абрамовниных башмаков, и, наконец, в темную залу предстала сама старуха, осведомляясь, где доктор?
— Спит, — отвечала Женни.
— Спит — не чует, кто дома ночует.
— А что такое?
— Суприз, генеральша моя хорошая, да уж такой суприз, что на-на! Вихорная-то ведь его сюда прилетела!
— Кто-о?
— Ну жена же его, жена. Кучер его сейчас прибежал, говорит, в гостинице остановилась, а теперь к нему прибыла и вот распорядилась, послала. Видно, наш атлас не идет от нас.
— Ах боже мой, что́ за несносная женщина! — воскликнула Евгения Петровна и смешалась, потому что на пороге из кабинета показался Розанов.
— Прощайте, — сказал он, протягивая руку Евгении Петровне.
— Куда вы, Дмитрий Петрович?
— Домой! ведь надо же это как-нибудь уладить: податься-то некуда.
— Вы разве слышали?
Розанов качнул утвердительно головою, простился и уехал.
В зале опять настала вызывающая на размышление сумрачная тишина. Няня хотела погулять насчет докторши, но и это не удалось.
— Тую-то мне только жаль — Полину-то Петровну, — завела было старуха; но не дождавшись и на это замечание никакого ответа, зашлепала в свою детскую.
Прошел час, подали свечи; Лиза все по-прежнему сидела, Евгения Петровна ходила и часто вздыхала.
— Зачем ты вздыхаешь, Женни? — произнесла шепотом Лиза.
— Так, мой друг, развздыхалось что-то.
Евгения Петровна села возле Лизы, обняла ее и положила себе на плечо ее головку.
— Какие вы все несчастные! Боже мой, боже мой! как посмотрю я на вас, сердце мое обливается кровью: тому так, другому этак, — каждый из вас не жизнь живет, а муки оттерпливает.
— Так нужно, — отвечала после паузы Лиза.
— Нужно! Отчего же это, зачем так нужно?
— Век жертв очистительных просит.
— Жертв! — произнесла, сложив губки, Евгения Петровна. — Мало ему без вас жертв? Нет, просто вы несчастные люди. Что ты, что Розанов, что Райнер — все вы сбились и не знаете, что делать, — совсем несчастные люди.
— А ты счастливая?
— Я, конечно, счастливее вас всех.
— Да чем же, например, несчастлив Райнер? — произнесла, морща лоб и тупясь, Лиза.
— Райнер!
— Да. Он молод, свободен, делает что хочет, слава богу не женат на дуре и никого особенно не любит.
Евгения Петровна остановилась перед Лизою, махнула с упреком головкою и опять продолжала ходить по комнате.
— Так не любят, — прошептала после долгой паузы Лиза, разбиравшая все это время бахрому своей мантильи.
— Нет, скорей вот этак-то не любят, — отвечала Женни, опять остановись против подруги и показав на нее рукою. Разговор снова прекратился.
В седьмом часу в передней послышался звонок. Женни сама отперла дверь в темной передней и вскрикнула голосом, в котором удивление было заметно не менее радости.
Перед нею стоял ее муж, неожиданно возвратившийся до совершенного окончания возложенного на него поручения для объяснений с своим начальством.
Пошли обычные при подобном случае сцены. Люди ставили самовар, бегали, суетились. Евгения Петровна тоже суетилась и летала из кабинета в девичью и из девичьей в кабинет, где переодевался Николай Степанович, собиравшийся тотчас после чая к своему начальнику.
Чужому человеку нечего делать в такие минуты. Лиза чувствовала это. Она встала, побродила по зале, через которую суетливо перебегала то хозяйка, то слуги, и, наконец, безотчетно присела к фортепиано и одною рукою подбирала музыку к Ярославнину плачу.