«Пущай он сам его оставит мне»!
Все же несмотря на привычность в «деле» руки Васькины на этот раз потели и ослабевали в кисти и в локтях, временами же по его телу судорожно мелькал рой электрических мурашек и особенно когда вагоновожатый ударял вдруг ногой по полу и звонил предостерегающе какому-нибудь зазевавшемуся пешеходу…
Когда фраер опустил ногу на ступеньку, бумажник естественно, без всякого движения Васьки, остался в его цепких пальцах.
Стрелой вылетел Штепсель из вагона и даже не взглянул на прощание на свою жертву.
– «Ну катись колбасой Вась»… – подстегнул сам себя Васька.
Только тогда, когда он завернул за Введенскую, сердце его вдруг заколотилось быстро, веки запрыгали учащенно и по всему телу бешено заплясала самая живая, неотвратимая радость.
– «Вот оно как Васенька. А!.. Ни с какого боку не засыпается Васька Штепсель. Ээх, и как это Серегу Косого угораздило „за конверт и в кружку“ засыпаться, – дурь косая… Тааак Васенька… Этак Васютанька… Таконьки Васюк… Здорово брат… Ээх и Васька же, гвоздь те в спину…»
Васька не шел, а наплясывал что-то бойкое на асфальте.
– «И дурной же этот», – жалеючи подумывал Васька: «как это можно с деньгами да такое обращение иметь, – „нате“, мол, кому не лень, берите их для разводу… – Тут грех упустить-то; не взять – совестно, ведь деньги сами подбиваются… Топор – не голова. У его видать не все дома – порасходовались… Без винтика, пары винтиков не хватает…»
У самой Кронверкской приметил Штепсель синюю вывеску:
– «Денная чайная Петра Иванова Салотопова».
И быстро шмыгнул в нее.
За отдельным столиком в углу, Васька уже вовсе иной на людях, степенно и уверенно вынул бумажник, стараясь щегольнуть им – уж больно фасонистым оказался бумажец.
Тут же стал пересчитывать деньги:
– «Пятидесяточка… сороковочка… это уже триста… порватая пятатка – еще не примут… семьсот девяносто семь… Без трехи восемьсот… Пусть его – трешка ему на трамвайные помины пригодится…»
Кроме семиста девяносто семи рублей, в бумажнике оказалось два трамвайных билета, которых тут же приспособил – приклеил почему-то на стену. Пучок рдяных волос, узорчатый крестик из серебра и какое-то письмо.
Относительно волос Васька постановил показать их Катьке – своей бывшей и подразнить ее – это-де новая подарила.
Крестик Васька приладил к своей цепке на груди, на которой уже болтался один медненький крестик.
Для этого Васька вышел в уборную.
Надевая крест он трижды перекрестился, выдумывая в то же время, как уязвить Катьку:
– «Смотри де какое обожение новая преподносит Ваське Штепселю и крестик от груди передала. Смотри какая, а!»
Письмом занялся только за чайком, к которому потребовал с удачи лимончика и пару слоеных.
Сперва он попросту хотел изорвать письмо, но когда прочитал на конверте странное и несуразное «всем», то залюбопытствовал и вскрыл бережно конверт по клею.
Кровь хлынула к Васькиному лицу и подкатила к самым вискам, когда Васька разобрал первые строки:
«В смерти моей прошу никого не винить».
Дальше он уже с трудом, сбитый неожиданностью и испугом, прочитал: «Разве можно жить среди вас – слепые, жестокие, маленькие людишки.
Жизнь это беспощадная кошмарная мельница, которая все яркое, свежее и сочное мельчит, перемалывает, распиливает в горький едкий порошок будней и пошлости… И этим порошком вы напихиваете ваши пустые, отвислые души, во всем подобные желудкам… Вы – животы сплошные и если есть в вас живые соки, то только лишь желудочные.
Ну вас!
Прощайте с Богом.
Сергей Васильевич ПРОТОКОВ».
Васька чувствовал что-то смутно инстинктом в этих последующих словах посмертной записки фраера, но перечитывать и разбираться в них не стал.
Перед ним ясно восстало бледное лицо фраера, его странные, лихорадочные движения, быстрая, бегущая походка, сутулые плечи и даже мягкая широкополая фетровая шляпа.
Васька почувствовал прилив самых искренних добрых чувств к только что обворованному человеку…
– «Вот те и канитель… Засыпался почище Сереги-Косого. Тот в часть угодил, а я самого себя растревожил здря. Вот неладь какая приключилася! И не придумаешь ничего. И крыть-то нечем. Эээх Васька, Васька – в переплет какой сбился…»
И Штепсель нарасхват впопыхах выхватывал из головы всякую невероять, самые неожиданные предположения, замыслы…
Только когда снова взглянул на письмо заметил и слева на листе напечатанное:
Сергей Васильевич ПРОТОКОВ.
Журналист. Гатчинская, д. 37/39, кв. 7.
Он ясно наконец понял, что ему следует предпринять.