XXI
Ельник… речка… три избы…
Телеграфные столбы…
Переезд… шлагбаум… будка…
Баба с флагом и малютка…
На высоком берегу
Деревушечка в снегу…
Вся картина так знакома!
Петра шепчет: «Дома!., дома!..»
Сердце радостно щемит.
Поезд грохает, гремит,
Поезд ходу убавляет…
Петра шапку поправляет…
Сердце замерло в груди…
Стоп, машина! Выходи!
Вышел Петр на полустанок,
Видит пару чьих-то санок
И обмерзших мужиков.
Ждут, должно быть, седоков.
«Петра!..» – «Мать честная, ты ли?»
«А? Узнали, не забыли?»
«Чать, делили хлеб да соль.
Как забыть! Из плену, что ль?»
Обнял Петра дядю Клима
И кривого Питирима.
Дядя Клим пустил слезу:
«Лезь-ка в сани… Я свезу…
Настрадался ты, миленок…
Помню, брат, тебя с пеленок:
Препотешный был малец».
«Как мои там – мать, отец?»
«Расскажу потом, дорогой…
Ну, лошадка, с богом! Трогай!..»
XXII
Едут час и едут два.
Клим скупится на слова.
Стала Петру брать тревога,
Петр взмолился: «Ради бога,
Развяжи ты, Клим, язык.
Говори мне напрямик.
Без уверток, без обману,
Всех ли дома я застану?
Чтой-то ты, видать, юлишь».
«Ну, скажу, коли велишь.
Все, голубчик мой, от бога…
На кладбище всем дорога.
Помер, значит, дед Нефед,
А за ним старуха вслед.
Упокой, господь, их души!..»
«Ну, а как здоровье Груши?»
«Это ты насчет жены?
Баба, брат, не без вины…
Проучить придется малость».
«Что такое?» – «Знамо, шалость…
Закружилась голова.
Потерпела года два,
А потом… того… свихнулась.
Кой-кому тут приглянулась».
«А кому?» – «Да ну их к псам!
Разберешься после сам.
Есть ребенок… годовалый.
Петр, смотри, ты славный малый,
Лютым зверем не нагрянь.
Все, брат, бабы нынче – дрянь!»
XXIII
Петр вошел в свою избенку.
С воплем кинулась к ребенку
Ошалевшая жена:
«Петр… не трожь!.. Не трожь!..»
«Не трону».
Сел бедняга под икону, –
Опершися на кулак,
Просидел всю ночку так.
Кисло пахло от пеленок.
Голосил вовсю ребенок.
Груша с каменным лицом
Наклонилась над мальцом,
Неподвижная, немая,
Ничего не понимая.
Петр сказал: «Орет… Уйми…
Что сидишь-то? Покорми!»
XXIV
Прожил дома Петр с неделю.
Голова – что после хмелю.
Не осмыслишь ни черта:
Та деревня иль не та?
Те же сходы, как бывало:
Крику много, толку мало.
Тянут, кто во что горазд.
Но кто раньше был горласт,
Стал теперь горластей втрое.
Шум – как бы в осином рое.
Подло, тонко и умно
Кулаки поют одно.
Бедняки поют другое.
Все исходят в диком вое:
Кулаков четыре-пять,
А никак их не унять, –
Никакого с ними сладу.
День проспорив до упаду,
По домам идет народ.
Новый день и новый сход,
И на сходе так же точно
Кулаки вопят истошно:
«Братцы, бог-то есть аль нет?
Аль на небе тож… Совет?
Братцы, спятили вы, что ли?
Ошалели все от воли:
Воля вам права дала
Раздевать нас догола?
Раздевайте, леший с вами,
С вами, с вашими правами!
Разоряйте нас дотла,
До последнего кола.
Вам-то легче, что ли, станет?
А как черный день настанет,
Кто спасет вас от сумы?
Кто вам денег даст взаймы?
Мы ли были вам врагами?
Не ссужали вас деньгами
И зерном и чем могли?
Этим вы пренебрегли?
Все добро забыли наше?
Власть советская вам краше?
Чем вам так она мила?
Что досель она дала?
Насулила – эвон – горы!
А пока… дерет поборы.
Обобравши «кулаков»,
Стала стричь «середняков»,
Чтобы после, как известно,
Всех обобранных совместно
Под один подвесть ранжир,
Снявши с них весь «лишний» жир.
Пусть побольше будет голи!
Что ж, такой вы ждали воли?
Справедливость в этом, что ль,
Чтобы все сошли на голь?