1921
«Где море бьется диким неуком…»*
Где море бьется диким неуком,
Ломая разума дела,
Ему рыдать и грезить не о ком,
Оно, чужие удила
Соленой пеной покрывая,
Грызет узду людей езды,
Ломает умные труды.
Так девушка времен Мамая,
Свои глаза большой воды
С укором к небу подымая,
Вдруг спросит нараспев отца,
Зачем изволит гневаться?
Ужель она тому причина,
Что меч жестокий в ножны сует,
А гневная морщина
Его лицо сурово полосует?
Лик пересекши пополам,
Согнав улыбку точно хлам.
Пусть голос прочь бежит, хоть нет у гласа ног,
Но разум – громкой ссоры пасынок.
И не виновна русская красавица,
Когда татарину понравится,
Когда с отвагой боевой
Звенит об месяц тетивой.
«Ты знаешь, как силен татарин,
Могучий вырванным копьем!
Во ржи мы спрятались, а после прибежали,
Сокрыты спеющим жнивьем.
И темно-синие цветы
Шептали нам то «вы», то «ты».
И смотрит точно Богородица,
Как написал ее пустынник,
Когда свеча над воском тает
И одуванчик зацветает
В ее глазах нездешне синих.
И гнев сурового растает,
И морщины глубокие расходятся,
И вновь морские облака
Дорогой служат голубка.
И девушкой татарского полона
Смотрело море во время оно.
1921, 1922
«Идут священные рассказы…»*
Идут священные рассказы
О том, что было и что будет.
Здесь были все: башкир чумазый
И темные востока люди.
Как стерегла судьба сурово
Пути удалого ловца,
А он, о ней не беспокоясь,
Стоял, пищаль свою за пояс
С беспечной удалью засунув,
Среди таинственных бурунов,
И в самом вызове степенный,
Стоял, венком покрытый пены.
А на корме широкой палубы
Лишь ветер пел ночные жалобы.
А люди, те знали их…
31 марта 1921
«Внимательно читаю весенние мысли бога…»*
Внимательно читаю весенние мысли бога на узоре пестрых ног жабы.
Гомера дрожание после великой войны, точно стакан задрожал от телеги.
<Уота Уитмана> неандертальский череп с вогнутым лбом.
И говорю: всё это было! всё это меньше меня!
<1921>
«Э-э! ы-ым, – весь в поту…»*
Э-э! ы-ым, – весь в поту
Понукает вола серорогого,
И ныряет соха выдрой в топкое логово.
Весенний кисель жевали и ели зубы сохи деревянные.
Бык гордился дородною складкой на шее
И могучим холмом на шее могучей,
Чтобы пленять им коров.
И рога перенял у юного месяца,
Когда тот блестит над темным вечерним холмом.
Другой отдыхал,
Черно-синий, с холмом на шее, с горбом,
Стоял он, вор черно-синей тени от дерева, с нею сливаясь.
Жабы усердно молились, работая в белые пузыри,
Точно трубачи в рога,
Надув ушей перепонки, выдув белые шары.
Толстый священник сидел впереди,
Глаза золотые навыкате,
И книгу погоды читал.
Черепахи вытягивали шеи, точно удивленные,
Точно чем-то в этом мире изумленные, протянутые к тайне.
Весенних запахов и ветров пулемет
В нахмуренные лбы и ноздри
Стучал проворно ту-ту-ту,
Ноздри пленяя пулями красоты обоняния.
Цветы вели бои, воздушные бои пыльцой,
Сражались пальбою пушечных запахов,
Билися битвами запахов,
Кто медовее – будет тот победитель.
И давали уроки другой войны
И запахов весенний пулемет,
И вечер, точно первосвященник зари.
Битвами запаха бились цветы,
Летели душистые пули.
И было согласное и могучее пение жаб
В честь ясной погоды.
Люди, учитесь новой войне,
Где выстрелы сладкого воздуха,
Окопы из брачных цветов,
Медового неба стрельба, боевые приказы.
И вздымались молитвенниками,
Богослужебными книгами пузыри
У квакавших громко лягушек,
Как всегда вечерами кричавших,
Набожных тихой погоде.