1921
«Мой череп – путестан, где сложены слова…»*
Мой череп – путестан, где сложены слова,
Глыбы ума, понятий клади
И весь умерших дум обоз,
Как боги лба и звери сзади,
Полей неведомых извоз.
Рабочие! кладите, как колосья в тяжелые стога,
И дайте им походку, и радость, и бега.
Вот эти кажутся челом мыслителя
И громких песен книгой – те!
Рабочие, завода думы жители,
Работайте, косите, двигайте!
Давайте им простор, военной силы бег,
И ярость драки, и движенье.
Пошлите на ночлег
И беды, и сраженье.
Чтоб неподвижным камнем снов
Лежал бы на девичьем сене
Порядок мерных слов,
Усталый и весенний.
1921
«Старые речи…»*
Старые речи
Завода слова духовенство
Усталым словам пропоет
«Вечную память», дыма нагонит.
Качайтесь, усталые белые речи в гробу,
Белейте, высокие лбы,
Венчанные знаками смерти!
А вас, молодые, ждет брачное дело,
И записи ваших рождений,
И счетоводный лист смертей и наслаждений.
Старшины звонких браков
Сложили ваши судьбы в широкий мешок песни,
Не думая о крыльях и пыли голубой,
Как полный бабочек мешок,
Согнувший собой человека –
Тяжела человека речь.
Но он открыт, края распались, развязана веревка,
Края мешка для углей, дров, яблок земляных,
И «да» и «нет» речей вспорхнувших летят в ничто
Могучей стаей Ляпунов, подобной шумной грозной буре.
Летят в медовое, не зная
Недолгое, великое ничто,
Куда и тянет и зовет.
Цель Бога – быть ничем.
Ведь нечто – тяжесть, сила, долг, работа, труд.
А ничто – пух, перья, нежность, дым,
Объема ящик, полный пустоты,
То ящик бабочек и лени и любви.
И тучею крылатых «ничего», «нема» и грустных «ни»
Откроется мешок молчания,
Чтоб в двух словах был водопад и разница высот.
И падал с кручи смысл, и падала вода.
И, разбиваясь о русло, жесткие каменья,
Чумные бабочки и поцелуй –
Все мчатся к ничему, в объятьях умирая,
И машут равенства крылами.
Жените и венчайте стад слова пастухи,
Речей завода духовенство!
На скатерти печали пролитые глаза,
А вдаль уезжает телега –
Конь на задних ногах польку пляшущий с гробом,
Облапив копытами
Гроб, полный бабочек.
Зачем он оставлен на пыльной дороге?
Из поднятой крышки заря улетает в бесконечность.
Жабы воспели весну.
И девушек малиновых чуму в гостиной белоснежной,
Где пауки мерещатся созвездием.
И чехарду богов во время лихорадки.
И девы, провожающие мертвого брата
И черепа глаза, –
Из них вспорхнули мотыльки,
Огнем горя веселым, как синие очки,
Веселые гробы, костры на Купалу,
Где над богом смерти скачут ноги загорелые в платьях синих.
Отрубай за смертью, смерть!
Пока еще мы живы <…>
1921
«Степи, где тучи буйволов живут…»*
Степи, где тучи буйволов живут
И свадьбы точек,
Слов жениховство
И части колес мысли,
Горелки слов и песен прятки,
Деволов с веселыми глазами,
Письмо в крыле голубя,
Любезность кулака, жестокость поцелуя
И черно-синий почерк бога
Морями «Я»,
Где парочка чахотки
Поставит парус лодки,
Слова, что могут «улюлю» кричать <зловеще льву>
Всё принимаю и пойму.
В законы малых волн,
Вот этих Ча и Эм,
Моряк, направь проворный челн
И бабочкой садись
В хребет великой песни.
Ведь эти дрожи малые
Прошли кадык небес.
1921
«Царапай мировой слух…»*
Царапай мировой слух
Плеткою свежих слов.
Свобода – мировой пастух,
С нею умирание основ <…>