Вытирая полотенцем мокрые волосы, она продолжала:
— Философствовал, писал сочинение «История и судьба», — очень сумбурно и мрачно писал. Прошлым летом жил у него эдакий… куроед, Томилин, питался только цыплятами и овощами. Такое толстое, злое, самовлюбленное животное. Пробовал изнасиловать девчонку, дочь кухарки, — умная девочка, между прочим, и, кажется, дочь этого, Турчанинова. Старик прогнал Томилина со скандалом. Томилин — тоже философствовал.
— Я его знаю, он был репетитором моим, — сообщил Самгин.
— Вот как?
Марина посмотрела на него, улыбаясь, хотела что-то сказать, но вошли Безбедов и Турчанинов; Безбедов — в дворянском мундире и брюках, в туфлях на босых ногах, — ему удалось причесать лохматые волосы почти гладко, и он казался менее нелепым — осанистым, серьезным; Турчанинов, в поддевке и резиновых галошах, стал ниже ростом, тоньше, лицо у него было несчастное. Шаркая галошами, он говорил, не очень уверенно:
— Человек должен ставить пред собой высокие цели…
— Очень правильно, — откликнулась Марина. — Но какие же?
Садясь рядом с нею, он сказал:
— Вообще — жить под большим знаменем… как, например, крестоносцы, алхимики.
Безбедов стоя наливал в стакан вино и бормотал:
— Нам старые знамена не подходят, мы люди самодельные.
— Что это значит? — спросил Турчанинов, видимо, искренно заинтересованный словом,
— Ну, — как сказать? — проворчал Безбедов, глядя в стакан. — Интеллигенция… самодельная. Нам нужно: хомут, узду и клочок сена пред глазами, чтоб лошадь шла вперед, — обязательно!
Турчанинов молча и вопросительно посмотрел на него — и спросил:
— Клочок сена?
— Ну да, — грубо сказал Безбедов, — вместо знамени.
— Брось, Валентин, — посоветовала Марина. Дождь стал мельче, стучал в стекла порывисто и все торопливее, точно терял силу и намеревался перестать.
Гудел ветер, глухо шумели деревья.
В дверях появилась девушка и почему-то сердитым голосом сказала:
— Лидия Тимофеевна не придет, просила принести ей чаю и рюмку какого-нибудь вина.
— Крысавица, — сказал Безбедов, посмотрев вслед ей, когда она уносила чай. — Крысиная мордочка.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
Ложка упала, Самгин наклонился поднять ее и увидал под столом ноги Марины, голые до колен. Безбедов подошел к роялю, открыл футляр гитары и объявил:
— Пусто. Впрочем, я не умею играть на гитаре.
— Пойду, взгляну, что с ней, — сказала Марина, вставая. Безбедов спросил:
— С гитарой?
Турчанинов взглянул на него удивленно и снова начал пить чай с вином, а Безбедов, шагая по скрипучему паркету, неистовым голосом, всхрапывая, стал декламировать:
Я — тот самый хан Намык, Что здесь властвовать привык! Все, от мала до велика, Знают грозною Намыка!Остановился, помолчал и признался:
— Забыл, как дальше.
Самгин вдруг понял, что Безбедов пьян, и это заставило его насторожиться. Глядя в потолок, Безбедов медленно припоминал:
Я прекрасно окружен, У меня… сто сорок жен! Но — на-днях мне ясно стало, Что и этого мне мало.— Очень забавно, — сказал Турчанинов, вопросительно глядя на Самгина. Самгин усмехнулся, а Безбедов подошел к столу и, стоя за спиной Самгина, продолжал сипеть:
Чуть где подданный заплакал, Я его — сажаю — на кол, И, как видите, народ Припеваючи живет!— Опять забыл, — сказал он, схватясь за спинку стула Самгина; Турчанинов повторил, что стихи забавны, и крепко потер лоб, оглядываясь вокруг, а Безбедов, тряхнув стул, спросил:
— А вам — нравятся?
— Остроумно, — сказал Самгин.
Безбедов снова пошел по комнате, кашляя и говоря:
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… чорт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал:
— Выпьемте, Самгин, за…
Комната вдруг налилась синим светом, коротко и сухо грохнул гром, — Безбедов сел на стул, махнув рукою:
— Н-ну, поехали…
Минуту все трое молчали, потом Турчанинов встал, отошел в угол к дивану и оттуда сказал:
— Вы замечательно говорите…
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
— Это — нервы, это — от грозы, — успокоительно объяснил Турчанинов, лежа на диване.
Безбедов наклонился к Самгину, спрашивая:
— Вы — что думаете?
Самгин был раздражен речами Безбедова и, видя, что он все сильнее пьянеет, опасался скандала, но, не в силах сдержать своего раздражения, сухо ответил:
— Один мой знакомый пел такие куплеты:
Да — для пустой души Необходим груз веры… Намыкался Намык — довольно, На смерть идет он добровольно— хрипло проговорил Безбедов, покачивая стул.
Вошла Марина, уже причесанная, сложив косу на голове чалмой, — от этого она стала выше ростом.
— Всеволод Павлович, — вам готова комната, Валентин — проводи! В антресоли. Тебе, Клим Иванович, здесь постелют.
К Турчанинову она обратилась любезно, Безбедову — строго приказала, Самгин в ее обращении к нему уловил особенно ласковые ноты.
— Лидия, кажется, простудилась, — говорила она, хмурясь, глядя, как твердо шагает Безбедов. — Ночь-то какая жуткая! Спать еще рано бы, но — что же делать? Завтра мне придется немало погулять, осматривая имение. Приятного сна…
Самгин встал, проводил ее до двери, послушал, как она поднимается наверх по невидимой ему лестнице, воротился в зал и, стоя у двери на террасу, забарабанил пальцами по стеклу.
Вершины деревьев покачивал ветер; густейшая темнота над ними куда-то плыла, вот ее проколола крупная звезда, — ветер погасил звезду. В комнате было тихо, но казалось, что тишина покачивается, так же, как тьма за окном. За спиною Самгина осторожно топали босые ноги, шуршало белье, кто-то сильными ударами взбивал подушки, позванивала посуда. Самгин смотрел, как сквозь темноту на террасе падают светлые капли дождя, и вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де-Бюрн великодушно пришла ночью в комнату Мариоля. Вспомнил и любимую поговорку маляра у Чехова:
«Все может быть…» Думать чужими словами очень удобно, за них не отвечаешь, если они окажутся неверными.
«Мадам де-Бюрн — женщина без темперамента и — все-таки… Она берегла свое тело, как слишком дорогое платье. Это — глупо. Марина — менее мещанка. В сущности, она даже едва ли мещанка. Стяжательница? Да, конечно. Однако это не главное ее…»
Чувствуя приятное головокружение, Самгин прижался лбом к стеклу.
«Я выпил лишнее. Она пьет больше меня… Это — фразы из учебника грамматики».
Затем он подумал, что вокруг уже слишком тихо для человека. Следовало бы, чтоб стучал маятник часов, действовал червяк-древоточец, чувствовалась бы «жизни мышья беготня». Напрягая слух, он уловил шорох листвы деревьев в парке и вспомнил, что кто-то из литераторов приписал этот шорох движению земли в пространстве.