II
Все сказанное выше имеет силу лишь при том условии, что экономическое и политическое развитие Германии будет продолжаться в условиях мира. Война изменила бы все положение дел. А война не сегодня-завтра может вспыхнуть.
Что означает в настоящее время война, знает каждый. Это означает: Франция и Россия — с одной стороны, Германия, Австрия и, возможно, Италия — с другой. Социалисты всех этих стран, призванные против воли в армию, должны были бы сражаться друг против друга; что стала бы делать в таком случае Социал-демократическая партия Германии? [В немецком тексте добавлено: «Что стало бы с ней?». Ред.]
Германская империя — это монархия с полуфеодальными порядками, в которой, однако, решающую роль играют в конечном счете экономические интересы буржуазии. Эта империя допустила благодаря Бисмарку огромные ошибки. Ее полицейская, мелочная, придирчивая внутренняя политика, недостойная правительства великой нации, навлекла на нее презрение всех буржуазно-либеральных стран; ее внешняя политика вызывает недоверие, даже ненависть соседних народов. Насильственной аннексией Эльзас-Лотарингии германское правительство на долгие годы сделало невозможным какое-либо примирение с Францией, а Россию, без всякой действительной выгоды для себя, оно сделало арбитром Европы. Это было настолько очевидным, что на другой же день после Седана[251] Генеральный Совет Интернационала мог предсказать нынешнюю европейскую ситуацию. В его воззвании от 9 сентября 1870 г. говорится: «Неужели тевтонские патриоты действительно думают, что свобода и мир для Германии будут обеспечены, если они принудят Францию броситься в объятия России? Если военное счастье, опьянение своими успехами, династические интриги толкнут Германию на путь грабительского присвоения французских областей, для нее останутся только два пути: либо она должна во что бы то ни стало сделаться явным орудием русской завоевательной политики, либо она должна после короткой передышки начать готовиться к другой «оборонительной войне», но не к одной из тех вновь изобретенных «локализованных» войн, а к войне расовой, к войне против объединенных славянской и романской рас»[252].
Несомненно, по сравнению с этой Германской империей даже и нынешняя Французская республика представляет собой революцию, — правда, лишь буржуазную революцию, но все же революцию. Но как только эта республика ставит себя в подчинение русскому царизму, — дело меняется. Русский царизм— враг всех западных народов, даже буржуазии этих народов. Если бы царские орды вторглись в Германию, они принесли бы не свободу, а рабство, не развитие, а опустошение, не прогресс, а одичание. Действуя рука об руку с царем, Франция не может принести Германии никакой освободительной идеи; французский генерал, который заговорил бы о германской республике, был бы высмеян всей Европой и Америкой. Франции пришлось бы отречься от своей революционной роли [В немецком тексте вместо слов «от своей революционной роли» напечатано: «от всей своей революционной роли в истории». Ред.] и позволить бисмарковской империи разыгрывать из себя представительницу западного прогресса в противовес восточному варварству.
252
Энгельс цитирует «Второе воззвание Генерального Совета Международного Товарищества Рабочих о франко-прусской войне» (см. настоящее издание, т. 17, стр. 278–279).