На шее девушки висело леи из красного гибискуса — похоже, эти цветы так и будут преследовать меня на Гавайях, — а юбка ее была чуть выше колен. Больше на ней ничего не было. Бедра Улани плавно покачивались в привычном для них танце, который мог привести в трепет какого-нибудь Фицпатрика, но для Бойда ровным счетом ничего не значил. Ее руки выделывали какие-то сложные движения, и я решил, что они рассказывают некую историю, которую с удовольствием напечатал бы любой журнал…
Почувствовав разочарование, я хлебнул джина и сердито посмотрел на Мейза:
— Это и есть настоящий гавайский танец?
— Потерпите немного, мистер Бойд, — прошептал он. — Вы еще ничего не видели.
— Ладно, — мрачно согласился я.
Темп музыки между тем начал нарастать, и я снова посмотрел на танцовщицу. Ее ноги двигались все быстрее под ритмические удары барабана, бедра раскачивались с постепенно нарастающей амплитудой. Леи на шее начало выписывать невообразимые петли. Я осторожно поставил бокал на стол, забыв обо всем на свете.
Минуты две леи летало из стороны в сторону, обнажая маленькие, упругие, ни с чем не сравнимые груди девушки. Юбка поднималась, открывая длинные изящные ноги, а иногда и кое-что еще. Затем музыка загромыхала невообразимым образом, и вдруг Улани замерла на месте, тело ее как бы застыло, музыка тоже стихла, словно кто-то щелкнул выключателем.
В течение примерно пяти секунд оглушительной тишины она стояла не двигаясь, затем руки ее опустились на талию, длинные пальцы грациозно расстегнули пояс — и юбка упала на пол. Снова зазвучала музыка, и тело Улани опять ожило. Да, если вот это и есть настоящие Гавайи, то Дэнни Бойд слишком поздно родился. Танец длился еще минуту, а может, и две — кто смотрит на часы, когда перед глазами творится подобное? Затем музыка прервалась еще раз, и бесподобное тело танцовщицы застыло, как на картине Гогена. Потом все погрузилось в темноту, а когда спустя несколько секунд свет вспыхнул снова, Улани на помосте уже не было. Раздались такие оглушительные аплодисменты, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.
— Ну, что теперь скажете, мистер Бойд? — прошепелявил Мейз, когда наконец перестали хлопать. — Теперь вы понимаете, почему мне приходится оберегать Улани? Ее красота и этот танец — от мужчин просто отбоя нет! Но в глубине души она всего-навсего ребенок, невинное дитя!
— И зовет вас папочкой? — съязвил я.
Его кукольные невинные глаза ничего не выражали.
— Не думаю, что это смешно, мистер Бойд, — чуть помедлив, проговорил он. — Я просто хотел объяснить, почему вы не можете встретиться с ней. А если вы ничего не поняли, мне больше нечего вам сказать…
— Спасибо за совет, Эдди, — отозвался я. — Обойдусь как-нибудь без него.
— Надеюсь, мне удастся избежать неприятных сцен, мистер Бойд, — с сожалением произнес он. — Но если вы будете настаивать, вам придется ответить… Не люблю насилия, однако в случае необходимости…
Он поднял свой бокал, допил виски, затем посмотрел на меня и вновь пожал огромными плечами — в этом движении было нечто роковое, как любят выражаться женщины-романистки.
— Попытаюсь убедить вас, мистер Бойд, в последний раз, — серьезно сказал Мейз. — Вы видели, как танцует Улани. Она прекрасная танцовщица. Сон становится явью и все такое, но это всего лишь сон. Танцуя, девушка далекая и недосягаемая… Но встреча с ней стала бы для вас невыносимым разочарованием, крушением мечты, мистер Бойд. С нею стоит только раз поговорить, чтобы понять, как она примитивна, даже груба, я бы сказал. Это, знаете ли, все равно что разговаривать с ребенком. Прихватите с собой заводную куклу, и она заинтересуется ею больше, чем вами. Улани просто невинное дитя, мистер Бойд. Мужчины ее нисколько не привлекают!
— Еще одно слово, и я заплачу навзрыд, — хмыкнул я.
— А почему бы вам не пойти к ее друзьям? — вежливо предложил он. — Уверен, получите больше удовольствия. — Он глянул на часы. — Пятнадцать минут двенадцатого. Наверняка они будут там.
— Где там?
— В отеле «Принсес Каиулани». Они всегда сидят там в это время в баре.