— Только бы она не болела. Я подарю Ефиму мою аптечку. И научу его, как и сколько давать Глаше лекарств, — произнесла Валя.
— Ну, пошла-поехала! Этого еще не хватало: здоровую девчушку пичкать валерьянкой и мятой, — зазвучали негодующие голоса.
— Нет, что вы, — внезапно смущается Валя, — я только предложила бы делать химические анализы той пищи, которую будем давать нашей дочке. Надо же знать, сколько белковых веществ входит в нее.
— Душа моя, помолчи лучше, — бесцеремонно обрывает ее Шарадзе, в то время, как все остальные кругом смеются.
Несмотря на этот смех и суету, Глаша, единственная причина всех этих горячих споров и переживаемого волнения, умудряется заснуть на руках Стеши. Ее белобрысая головенка прислоняется к плечу девушки, темные ресницы сомкнулись, алый ротик приоткрыт.
— Mesdames, тише: она заснула. Какой душонок! Я сейчас же со Стешей иду к Бисмарку и буду просить, молить и требовать, чтобы он принял нашу Глашу, — и Баян мчится в дортуар одеваться.
— И я с тобою, и я, — настаивает Тамара Тер-Дуярова.
— Прихватите и нас с Земфирой, — просит Алеко.
Через минуту «депутация» во главе со Стешей, несущей сонную Глашу, крадется из умывальной, сопровождаемая напутствиями и пожеланиями остающихся. Среди последних возникают новые разговоры, новые горячие споры.
— Глаша. Это невозможное имя, — возмущается поэтичная Невеста Надсона. — Глаша, Глафира… ужас!
— Назовем ее как-нибудь иначе, это ни к чему не обязывает, — предлагает Донна Севилья. — Ах, у русских нет красивых имен. Это не Испания. Если бы ее можно было назвать донной Эльвирой, донной Лаурой, донной Альфонсиной. Как это было бы прекрасно!
— Перестань грешить, Галкина, — неожиданно и сурово обрывает ее Капочка Малиновская. — Католическое имя для русской — это невозможно!
— Ничего тут нет грешного, ей-богу, — хорохорится Ольга, — откуда ты взяла?
— А произносить имя Господа Бога твоего всуе — грех и ересь сугубая, — не унимается Капочка.
— Mesdames, уймите же эту святошу, — сердится Ольга.
— Простую смертную, грешницу святошею называть троякий грех и ересь, — бубнит Малиновская, награждая Галкину уничтожающим взглядом.
— Mesdames, держите меня, а то я Бог знает что с нею сделаю. Я не отвечаю за свой испанский темперамент, — внезапно разражается смехом Донна Севилья.
Вдруг Золотая Рыбка ударяет себя ладонью по лбу.
— Придумала! Придумала! Это не имя, а прозвище. И какое красивое! Какое подходящее! — звенит ее стеклянный голосок.
— Ну? — срывается у всех одним общим звуком.
— Мы станем называть ее Тайной. Не правда ли, хорошо? — и красивые глазки девушки вспыхивают и загораются оживлением.
— Лидочка, ты — богиня мудрости, ты — сама Афина Паллада. Дай я тебя поцелую за это! — и Муся Сокольская, Хризантема, с поцелуями бросается на грудь подруге.
— Тайна института. Это и красиво и… удобно. Так и будем называть ее Тайной, — продолжала развивать свое предложение Золотая Рыбка, сама, очевидно, восхищаясь пришедшей ей на ум мыслью.
— Великолепно! Очаровательно! — восклицает Хризантема.
— Тайна! Это адски хорошо!
— Лучше всяких испанских имен, пожалуй, — соглашается и Донна Севилья.
— А жаль, — смеется Маша Лихачева, — что не испанское имя мы дали Глаше. Лишим этим возможности нашу Донну послать прошение испанскому королю разрешить принять на себя крещение нашей дочки.
— Глупости говоришь, — вспыхивает и смеется Ольга.
— А разве ты не думаешь постоянно об Альфонсе испанском? А? Сознайся. Послала бы ему прошение и подписала бы: "Русско-испанская подданная Донна Севилья Галкина. Не правда ли, хорошо звучит, mesdames?
— Олечкино прошение не было бы принято, — смеются институтки.
— Но почему? Она ведь приложила бы к нему гербовую марку со штемпелем, как следует.
— Mesdames, мы уклоняемся от главной темы. Нравится придуманное прозвище или нет? — и Золотая Рыбка обегает оживленным взглядом лица подруг.
— Браво! Браво! Чудесно! Бесподобно! — звучат кругом голоса и сдержанные аплодисменты.
Одна Капочка недовольна, качает головой и шепчет:
— Тайна! Не христианское, а языческое что-то. Грех и ересь.
— Сама-то ты ересь в квадрате, в кубе, — смеется Ольга Галкина.
— Mesdames, вы спать не даете. Адски спать хочется, а вы тут тары-бары, — на пороге умывальной появляется комичная заспанная фигура Неты Козельской, Спящей Красавицы. Ее косы распустились, обычно большие глаза сузились от света, одна щека, отлежанная на подушке, вся в рубцах, другая бела. — Это просто нелюбезно, mesdames, будить по ночам, — шипит она сердито, — адское свинство.
Нету обступают подруги. Ей поясняют всю суть дела.
Можно ли спать в такую ночь, когда у них появилась маленькая Тайна, крошечная дочка, внучка, племянница, и когда они все сразу стали мамами, бабушками, тетями, дедушками, когда начинается новая жизнь, полная тайны, прелести, очарования!
— Ах, месдамочки, как это хорошо! — оживляется Нета, и вся ее сонливость исчезает. — Только Комильфошке не надо говорить: наша Савикова терпеть не может детей, рожков, сосок и пеленок.
— Да какие же рожки и пеленки, когда Глаше, то есть Тайне, скоро исполнится пять лет.
— Ну да, конечно. Только Лулу Савикова и пятилетних детей не терпит.
— Ну так пускай она будет мачехой Тайны, если так, — сердито решает Невеста Надсона и декламирует:
— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Пять типунов тебе на язык и вдвое под язык, не пророчь, — замахали на Невесту подруги, — с чего ты взяла, что у нашей Тайночки будет тяжелое детство? У нее любящий отец, столько теток, бабушка, дедушка, все родство налицо.
— Но раз у нее мачеха!
— Ах, вздор. Лулу — мачеха, но, кроме того, и мать будет. Мы Земфиру выберем — она самая серьезная и тихая, — предлагает Хризантема.
— Да, да. Выберем Мари в матери Тайны, — в забывчивости кричит Маша Лихачева.
В тот же миг распахивается дверь из коридора.
— У-р-р-а-а, mesdames! Победа! Победа! Бисмарк согласен, Тайна принята! — врываясь во главе вернувшейся депутации, кричит Ника Баян.
— Взята, взята Бисмарком Тайна! — вторят ей Шарадзе и Алеко.
— Только, чур, mesdames, полнейшее молчание. Тайна должна оставаться тайной и…
— Что такое здесь за сборище? Кто вам позволил шуметь среди ночи? — и сухая, костлявая фигура Скифки, облаченная в капот, появляется на пороге умывальной.
Дружное "ах!" вырывается из трех десятков грудей. Пойманы с поличным. О спасении нельзя и думать. Отступление отрезано, да и не послужит оно ни к чему. Острые маленькие глазки «дамы» проворно обегают смущенные лица.
— Баян, Чернова, Дуярова и даже Веселовская! О, я никогда не ожидала от тебя, Мани Веселовской! Где вы были? Почему вы одеты? Молчите? Ага! Заговор? Бунт? Скандал? Завтра же будет все известно ее высокопревосходительству. А теперь все спать, а вы четверо стоять у моих дверей, пока не приду. Марш! И всему классу по одному баллу за поведение долой!
— Господи, помяни царя Давида и всю кротость его, — перепуганная не на шутку, шепчет Камилавка.
— Малиновская, без уродства и шутовства! Марш! Молчать!
Наказанные покорно проходят к дверям скифкиного жилища и становятся там "на часы". Ненаказанные смиренно укладываются по постелям. Через пять минут, когда Скифка исчезает за дверью, они наблюдают в полутьме, как «часовые»: Алеко Чернова с Никой жонглируют сдернутыми с себя пелеринками и манжами, свернутыми в виде мячиков, состязаясь в ловкости. И ни тени огорчения не заметно на их лицах.