Мы не можем утверждать, будто редакция «Домашнего чтения» расположена в средоточии этих заведений, ибо они кишмя кишат по всему Лондону и его предместьям. Однако в нашей местности развелось множество букмекерских контор, и не надо далеко ходить, чтобы с ними познакомиться. На днях, проходя по одной грязной и шумной улице близ театра Друри-Лейн, мы увидели, что к числу контор, находящихся под покровительством мистера Весельчака, прибавилась еще одна.
Маленькое заведение мистера Весельчака до такой степени напоминало лавку аптекаря из «Ромео и Джульетты», из которой вынесли всю мебель и наскоро приспособили для целей надежного и выгодного вложения капитала, что оно особенно привлекло наше внимание. Кроме того, оно расцвело чуть ли не накануне скачек в Аскоте, и потому у нас мелькнуло подозрение — уж не изобрел ли мистер Весельчак хитроумный способ собирать ежедневно вплоть до самого открытия скачек как можно больше денег, после чет — если нам позволено будет употребить столь грубое выражение — дать тягу. Мы не сомневались, что в контору мистера Весельчака будут приносить вклады, несмотря на крайне неутешительный вид его заведения (возможно, что оно открылось в то самое утро), ибо даже за то время, что мы изучали его с противоположной стороны улицы, мы увидели, как два газетчика, один начинающий пекарь, один клерк и одни юный мясник вошли туда и весьма доверчиво заключили сделки с мистером Весельчаком.
Мы решили сделать ставку у мистера Весельчака и посмотреть, что из этого выйдет. Поэтому мы пересекли улицу, вошли в контору мистера Весельчака и, взглянув на висящие в ней списки (в это время другой благородный спортсмен — мальчик с синей сумкой — тоже делал ставку у мистера Весельчака), высказали желание поставить на Топану в Западном Гандикапе смелую сумму в полкроны. Когда мы сделали это предложение мистеру Весельчаку, мы постарались изобразить все так, будто как свои пять пальцев знаем Топану и Западный Гандикап, тогда как унизительная правда заключалась в том, что мы не имели и не имеем ни малейшего понятия о смысле этих слов, если не считать того, что, по нашему мнению, Топана — это лошадь, а Западный Гандикап — заезд. Поскольку обязанности мистера Весельчака состояли в тол, чтобы сохранять серьезный вид и не задавать вопросов, он принял нашу ставку, занес ее в книгу и через перила своей конторки вручил нам грязный обрывок картона, который давал нам право требовать — на следующий день после скачек, о чем нам ни в коем случае не следовало забывать, — семь с половиною шиллингов, если Топана победит. Какой-то демон шепнул нам, что это отличный случаи узнать, имеется ли в кассе мистера Весельчака запас серебра, и потому мы протянули ему соверен. Голова мистера Весельчака мгновенно нырнула за загородку — он исследовал воображаемые ящики, — после чего мы услышали произнесенное сдавленным голосом мистера Весельчака замечание о том, что все серебро сегодня утром обменяли на золото. Затем, в мгновение ока появившись снова, мистер Весельчак вызвал из задней комнаты самого продувного мальчишку, какого когда-либо видел свет, и послал его разменять соверен. Мы сказали мистеру Весельчаку, что если он будет так любезен дать нам полсоверена (ведь у него так много золота), мы увеличим свою ставку и избавим его от хлопот. Однако мистер Весельчак, снова скользнув за загородку, отвечал, что мальчик уже ушел — так оно и было, ибо он исчез, едва дослушав хозяина, — и что никаких хлопот это не составляет. Итак, до возвращения мальчика мы оставались в обществе мистера Весельчака и невозмутимой особы женского пола, которая с решительным видом смотрела на улицу и, очевидно, была не кто иная, как миссис Весельчак. Когда мальчик вернулся, нам показалось, будто в то время, пока мы получали сдачу, у него слегка дергался нос, словно он насмехался над своею жертвой, но это была такая продувная бестия, что мы ни в чем не могли быть уверены.
126
Резвится, радуясь, что выигрыш велик, // И лижет руку, что его обчистит вмиг. — Диккенс шутливо переиначил фразу из философской поэмы «Опыт о человеке» Александра Попа (1732–1734), изменив вторую половину каждой строки. У Попа речь идет о ягненке, резвящемся на свободе и не предчувствующем свою близкую гибель:
(Перев. И. Гуровой.)