О своем неприятии подобных взглядов, оскорбительности их для женщины Пильняк писал в главе «Йосивара» – о публичных домах Японии, когда жена сама отводит мужа к проститутке и уж, во всяком случае, нисколько не переживает, что он ходит к ней.
Да, Пильняк много ездил и многое видел. Ездил он как полпред советской литературы, читал лекции, встречался со многими людьми. В Европе это были Бернард Шоу, Ромен Роллан, Томас Манн, в Америке – Синклер Льюис и Драйзер. Пильняк был коммуникабелен и непредвзят. В рассказе «Олений город Нара» как раз главным является всемирное братство писателей. Два писателя, принадлежащие к двум разным мирам, – один разъезжает повсюду, чтоб никогда не возвращаться туда, где уже был, второй возвращается то и дело в Советский Союз, где его основная жизнь, где отстаиваются его впечатления от поездок, где он пишет. Они разные и по возрасту, и по жизненному опыту. Но на эти три дня в Наре, оказавшихся свободными у Пильняка, они – братья. Это были благостные дни в древней столице Японии, городе храмов, в зелени лесов, в сосновой тишине. «За окном было озеро, за озером парк, парк уходил в оленные горы к храмам». Разговоры двух писателей на прогулках и лунной ночью на веранде отеля касаются многого. Главное – характер их. «Совершенная осторожность, я полагаю, кроется в совершенной откровенности, в откровенности же кроется и искренность и честь». Тот, другой писатель, подарил Пильняку парчовую книжечку для записей и написал в ней: «Вековую тяжесть положила Россия на мои плечи. Колени сгибаются под этой тяжестью на побочных путях. Я приближаюсь опять к этой стране. Новая жизнь в России облегчит мне мои тяжести, и такая надежда растет во мне, когда я говорю с вами, Борис Пильняк»… Да, когда люди разговаривают откровенно, полагая в откровенности и искренность и честь, растут надежды на взаимопонимание, ведь мир и тогда был не менее сложен, чем сейчас. Писатели, разговаривая откровенно, протягивают друг другу руки через континенты.
Откровенность и искренность вообще украшают жизнь, и этим отличаются произведения Пильняка, хотя они не просты для чтения. Критики указывали, что Пильняк писатель изысканный, трудный, он не для «легкого» времяпрепровождения в вагоне или на пароходе.
Пильняк большой и оригинальный художник – в этом почти никто из писавших о нем не сомневался. Велико его живописное мастерство. Пильняк – мастер сжатого, четкого образа, одним-двумя словами он умеет очертить человека, зверя, пейзаж. Стиль и писательская манера его весьма своеобразны и всегда вызывали споры критиков, в особенности манера Пильняка то располагать текст в виде фигур разной величины и формы, то разбивать его вставками, набранными разными шрифтами. Однако это все больше относится к ранней манере Пильняка, к его революционным романам и повестям. Именно это имел в виду Евгений Замятин, когда писал в статье «Новая русская проза»: «В композиционной технике Пильняка есть очень свое и новое – это постоянное пользование приемом „смещения плоскостей“. Одна сюжетная плоскость – внезапно, разорванно – сменяется у него другой, иногда по нескольку раз на одной странице. Прием этот применялся и раньше – в виде постоянного чередования двух или нескольких сюжетных нитей (Анна плюс Вронский; Китти плюс Левин и т. д.), но ни у кого – с такой частотой колебаний, как у Пильняка».
Такой прием не случаен. Им широко пользовался также Дос Пассос. Там, где героями являются массы, а не отдельные личности, где речь идет о крупных событиях (революция, мировая война), чередование сюжетных линий дает возможность показать разные события в их одномоментности или одно и то же событие с разных сторон.
Но, повторяем, это относится к ранним вещам. В произведениях, которые вошли в этот том, Пильняк выступает скорее как писатель классического типа, хотя и со своим неповторимым стилем и лицом. Школа его восходит к Тургеневу, Достоевскому, Чехову, Бунину, Зайцеву, Лескову, Ремизову и в особенности Андрею Белому. С этими писателями Пильняка роднит лиризм, русская традиция неторопливого глубокого рассказа.
Однако в революционную эпоху внутренний ритм литературного повествования уже не тот. Произведения Пильняка так напряжены, так насыщены мыслями и ощущениями, что полностью воспринимать их может только тот, кто сам находится под высоким напряжением. Пильняка нужно читать и перечитывать. Он часто не договаривает до конца, только намекает, давая разгадку недомолвки или намека где-нибудь в конце произведения. Настоящим читателем Пильняка может быть только тот, кто стремится, читая книгу, стать как бы соавтором, активно сопереживая процесс творчества.