— Ничуть. Но погружения, на которое вы хотели бы меня подвигнуть, не будет. Я не желаю носиться в межзвездных пространствах, преследуя тень… Конкретные вопросы есть? В сугубо рациональном аспекте?
— Сдается мне, что в какой-то момент мы друг друга не поняли. — Люсин ощутил наплыв непонятной тоски. — И говорим теперь о разных вещах. Каждый о своем.
— Да, о своем — каждый.
— Но Георгий Мартынович…
— Моя память останется со мной, а вы, простите за прямоту, ищите труп.
— В прямоте вам не откажешь! Режете, как хирург скальпелем… Но, простите за повторение, я прежде всего ищу преступника, если, конечно, преступление действительно имело место.
— Значит, вы не уверены до конца?
— Все, о чем мы говорили, лишь одна из возможных версий. Она нуждается в проверке.
— Не позавидуешь вашей профессии. День изо дня копаться в клоаке и не запачкаться — это надо уметь.
— Основной закон профессионализма. — Принимая вызов, Люсин заставил себя улыбнуться. — Допускаю, что вы не испытываете особого обожания к мусорщикам, труженикам свалок, сантехникам, хотя все эти профессии, безусловно, нужны и вполне достойны уважения. Перед сантехниками вы, возможно, даже заискиваете, когда нужно починить финский смеситель или, тысяча извинений, унитаз.
— Не заискиваю — плачу.
— А я, слабый человек, и плачу, и заискиваю. В чем дело, Наталья Андриановна? Откровенность за откровенность. Никогда не поверю, что такая умная женщина, как вы, только сейчас открыла для себя двойственную природу человека и общества.
— Вы правы. — Она заметно смутилась, но быстро взяла себя в руки. — Так, нашло вдруг… Сама не знаю. Все вы виноваты с вашими психологическими изысками… Так что у нас на повестке дня?
— Для начала объясните мне, что это значит. — Люсин без лишних слов достал лабораторный журнал Солитова. — Здесь, — показал на столбики цифр с градусами и минутами, — и здесь, — очертил ногтем планетные символы.
— Положение Луны и планет на данный момент, — с ходу определила Гротто. — Не обращайте внимания. Пунктик.
— Георгий Мартынович верил, что и в астрологии есть рациональное зерно?
— Ничуть. Как вы могли заметить, астрологическая символика появляется лишь в тех случаях, когда ведется эксперимент по старым рецептам. Я, кажется, уже обращала ваше внимание на почти маниакальную скрупулезность шефа? Так вот, в силу педантизма, а может, и пустячного суеверия — кто не суеверен в душе? — он отмечал время опыта традиционными значками.
— Время опыта? И такое возможно?
— Вы читали «Кентерберийские рассказы» Чосера?
— Боюсь, что нет.
— Полюбопытствуйте на досуге. Чосер, сын своего, четырнадцатого, кажется, века, тоже метил дни положениями Солнца, фазами Луны. Представьте себе, все это с точностью расшифровывается. Георгий Мартынович любил тешить себя разгадыванием подобных кроссвордов. Неудивительно, что и сам пристрастился на старости лет.
— Но зачем?
— А зачем Рерих ставил на обороте картин ему одному понятные знаки? Теперь, кстати, их тоже разгадали. Это были зашифрованные даты. С точностью до года удалось установить, когда было написано то или иное полотно.
— Интересно! Обожаю Рериха.
— Я тоже.
— Хоть что-то нашлось у нас общее, — мимоходом заметил Люсин. — А какие они, эти знаки?
— Точно уже не помню, но, если не ошибаюсь, — она взяла карандаш и начертила на фильтровальной бумаге несколько символов, — знак неба соответствует 1937 году, земли — 1939-му, гор — 1940-му… Дальше забыла.
— Подумать только! — Люсин благодарно вздохнул. — Как много нужно знать, чтобы научиться понимать мир!
— Не уверена. — Наталья Андриановна не без удовольствия приняла его восхищение на свой счет. — По-моему, они далеко не всегда смыкаются — знание и понимание мира. Но в одном вы правы: узнав про маленькую тайну гениального художника, я совсем иначе стала относиться к невинному чудачеству шефа. В мужчине, я говорю про настоящих мужчин, никогда не умирает ребенок. Отсюда и постоянная потребность в игре. Георгий Мартынович, в сущности, по-детски играл в средневековую кабалистику. Вы не играли ребенком в тайны? Я, например, играла. Мы придумывали свою азбуку, свой особый язык… Его воображению льстило хотя бы то, что вполне объективная, по сути, планетная символика непонятна для непосвященных. Это доставляло ему чистую детскую радость. Возможно, в такие минуты он воображал себя адептом магистериума, хранителем тайны «красного льва», последним золотым розенкрейцером. Кто знает?