— Смейтесь, смейтесь, исчадия ада! — проворчал разведчик, опустившись на выступ скалы и уронив ружье на землю.— Три самых лучших, самых метких ружья в здешних лесах теперь не опаснее палок или прошлогодних оленьих рогов.
— Что же делать? —спросил Дункан, уныние которого уступило место желанию действовать.— Что с нами будет?
Соколиный Глаз молча обвел пальцем вокруг темени, и движение это было так выразительно, что ни у кого не осталось сомнений насчет его истинного значения.
— Полно, полно! Не может же наше положение быть таким безвыходным! — воскликнул молодой человек.— Пока гуроны еще не добрались сюда, мы можем укрепить пещеры и помешать высадке.
— Чем? — холодно отпарировал разведчик.— Стрелами Ункаса или женскими слезами? Конечно, вы молоды, богаты, у вас много друзей. Я понимаю, как трудно умирать в таком возрасте, но...— тут он перевел взгляд на могикан,— не будем забывать, что мы с вами белые. Докажем обитателям этих лесов, что белые, когда приходит их час, умирают не менее бесстрашно, чем краснокожие.
Дункан посмотрел в ту же сторону, куда глядел разведчик, и поведение индейцев подтвердило наихудшие его опасения. Чингачгук, сидя в полной достоинства позе на другом выступе скалы, уже положил рядом с собой нож и томагавк, снял с головы орлиное перо и приглаживал теперь единственную прядь волос, словно приуготовляя ее к последнему ужасному назначению. Лицо его было спокойно, хотя и задумчиво, свирепый блеск сверкающих глаз постепенно уступал место иному выражению, более подобающему тем событиям, которые должны были вот-вот произойти.
— Наше положение не безвыходно, не может быть безвыходным! — настаивал Дункан. — С минуты на минуту подоспеет подмога. И я не вижу врагов! Им, без сомнения, наскучила борьба, в которой они рискуют многим ради ничтожной выгоды.
— Эти змеи подкрадутся к нам, может быть, через минуту, может быть, через час, а пока что вероятней всего лежат и слушают наши разговоры,— ответил Соколиный Глаз.— Но придут они обязательно, и придут так, что у нас не останется никаких надежд на спасение. Чингачгук, брат мой,— по-делаварски обратился он к индейцу,— мы с тобой сражались сегодня в последний раз. И теперь макуасы будут торжествовать при мысли о смерти мудрого могиканина и бледнолицего, для глаз которого туча все равно что легкий пар над источником, ибо они и ночью видят не хуже, чем днем.
— Пусть жены мингов оплакивают убитых мужей! — со свойственной ему гордой и неколебимой стойкостью отозвался индеец.— Великий Змей могикан свил свои кольца в их вигвамах и отравил их торжество плачем детей, отцы которых не вернутся домой. Со времени таяния снегов одиннадцать воинов лежат вдали от могил своих отцов, и когда язык Чингачгука навеки смолкнет, уже никто не скажет, где их найти. Пусть же минги обнажат самые острые ножи, пусть взметнут в воздух самые быстрые томагавки, потому что у них в руках их злейший враг! Ункас, сын мой, лучшая ветвь благородного древа, зови этих трусов, поторопи их, не то сердца их дрогнут, и они превратятся в женщин!
— Они ищут своих мертвых среди рыб! — подхватил низкий, звучный голос молодого вождя.— Гуроны плавают со скользкими угрями, они падают с дубов, как спелые желуди, а могикане смеются!
— Ого! — пробормотал разведчик, с глубоким вниманием прислушиваясь к этим удивительным излияниям туземцев.— Кажется, индейские чувства так сильно разгораются в наших друзьях, что их насмешки, того и гляди, подстегнут макуасов. Но мне, чистокровному белому, подобает умереть, как умирают люди моего цвета кожи,— без брани на устах и без горечи в сердце.
— А зачем умирать? — произнесла Кора, оторвавшись от скалы, к которой ее до сих пор приковывал страх.— Путь в обе стороны открыт, бегите в лес и молите бога о помощи. Ступайте, храбрые люди, мы без того уже слишком обязаны вам и не вправе требовать, чтобы вы разделили с нами наш злополучный жребий!
— Плохо же вы знаете ирокезов, леди, если надеетесь, что эти хитрые бестии не отрезали нам дороги в лес,— возразил Соколиный Глаз и тут же, без всякой задней мысли, прибавил: — Конечно, если пуститься вплавь, течение быстро унесет тебя на такое расстояние, что и пуля не догонит, и голосов их не услышишь.
— Значит, попытайтесь спастись вплавь. Зачем медлить и позволять нашим беспощадным врагам множить число жертв?
— Зачем? — повторил разведчик, гордо поведя головой.— Затем, что легче умереть со спокойной душой, чем жить с нечистой совестью! Что мы ответим Манроу, когда он спросит, где и как мы оставили его дочерей?