Среди записок Верочки попадаются рисунки. Вот в черном берете Гамлет, вот Татьяна, вот милый профиль Любочки Груздевой.
На одной из последних страниц тетрадки написано:
«Во время каникул я взяла в библиотеке отца книгу французского ученого Ренана „Vie de Iesus“. Она произвела на меня впечатление, хотя и раньше я слышала о подобных мнениях… Неужели в самом деле Христос был простым человеком, прекраснейшим и мудрейшим, но все же простым человеком? Мой разум говорит мне, что это было так, но я должна признаться, что я не могу о Нем думать без особенного волнения… Ах, как я одинока. Как одинока».
Приняв из рук директрисы диплом, в котором было сказано, что Ивина удостоена золотой медали, простившись с подругами и особенно с Любочкой Груздевой, Верочка покинула институт без особенной радости и без печали.
Как всегда, дядя прислал за ней коляску. И тот же рыжеусый Максим сидел на козлах. Только вместо вороных теперь заложили пару гнедых. И опять, как семь лет назад, пришел на постоялый двор Лелюка, где стояли ивинскии лошади, дурачок Фомушка и по-прежнему запел тоненьким голосом: «Богородица Дева».
И в ивинском доме все по-старому. Только Ипатий Андреевич, видимо, дряхлеет. Жюли растолстела и страдает от ожирения сердца.
Земский врач Захарченко заразился на эпидемии и умер. Теперь обедает у Ивиных его сын, молодой человек, кончивший университет в прошлом году и занявший место отца. У него светлые отцовские глаза. Говорит он отчетливо, точно – и спорит с Ипатием Андреевичем. В тот день, когда приехала Верочка, за обедом разговор шел о японской войне, только что начавшейся тогда. В Ипатии Андреевиче неожиданно пробудились патриотические чувства. Сюсюкая, упрекает он Захарченко за его отношение к нашим военным неудачам…
– Но поймите, любезнейший Петр Петрович, что мы не можем покупать нашу конституцию ценою международных унижений…
Петр Петрович несколько горячится, поглядывая на Верочку.
– Нам теперь не до тщеславия, Ипатий Андреевич. На Дальнем Востоке сейчас идет не народная война, а черт знает что… Авантюра, если хотите знать.
Верочка слушает молча. Она газет почти не читает и в политике ничего не понимает.
После обеда она уходит к себе в комнату и запирается там. Ей хочется поскорее снять свое институтское платье. В прошлом году она купила в деревне крестьянский сарафан вышитый и рубаху. Она хочет надеть этот наряд, яркий и милый.
Сбросив платье, она стоит перед зеркалом.
Верочке пошел теперь девятнадцатый год. У нее темные глаза, поставленные немного косо, продолговатые, как миндалины; рыжевато-золотистые волосы ее пышны; и странно противоречит строгим бровям загадочная улыбка на нежных губах… Верочка расчесывает волосы, любуясь собою в зеркале. Ей нравится, как розовеет ее молодое тело сквозь белое кружево. Потом она сбрасывает рубашку и стоит нагая перед большим зеркалом. Она медленно проводит рукой по своей нежной коже, и это легкое прикосновение заставляет ее вздрагивать. Верочка подымается на цыпочки, как бы танцуя, и потом мерно кружится по комнате. Руки она распростерла, как крылья.
О чем она думает сейчас? Ни о чем… Это не мысли, а само солнце, земля, цветы поют у нее в крови.
Верочка набрасывает рубаху и сарафан и идет в сад, босая. Земля горячая обжигает приятно маленькие нежные ступни… Вот он знакомый запах акации белой… В истоме села Верочка на старую скамью, на краю сада, у речки. Верочка чувствует на теле грубоватое шершавое полотно рубахи – и это приятно, как будто обнимают ее чьи-то руки.
Наступили июньские дни. В семь часов вставала Верочка и шла купаться. Страшно было броситься в холодную воду, но как приятно потом, после свежей влажности, отдаться солнцу, стоя на песке. Нежная кожа дышит, и Верочка губами касается своей руки и улыбается.
Потом она лежит в гамаке с книгой до завтрака, после завтрака опять чтение, чтение до тумана в голове, до тех странных минут, когда действительность смешивается с вымыслом.
О, как ленива эта июньская жизнь.
Соловьи еще не перестали петь, и от их пения по вечерам в душе проносятся какие-то неясные мысли о любви, о поцелуях, о тайных свиданиях.
Верочка знает, что жизнь трудна и сложна, что в ней есть боль и печаль, что все проходит, угасает, гибнет, но ей хочется забыть об этом в эти золотые дни. Пусть… Пусть… Только бы длилась еще эта беспечальная лень: ведь, Бог знает, что будет потом.
Настасьюшка, теперь сгорбившаяся, седая, приходит иногда к Верочке и жалуется на управляющего, на Ипатия Андреевича, на Жюли. В Настасьюшке сказывается крестьянское сердце и она долго и скучно говорит о мужицкой нужде.