Этот шепотливый совет умирающей испугал Веру, и она отшатнулась от постели: ей показалось, что сморщенная, цепкая рука притянет ее к себе и повлечет. Куда? Бог весть… Не в могилу ли?
На другой день умерла Настасьюшка. И все три дня, пока лежало тело на столе, и на другой день после похорон, Вера вспоминала старческий шепот.
– Выходи за Сереженьку… Пора свое гнездо вить…
И ночью, когда кто-то касался во сне ее губ горячими и влажными губами, она верила, что это Сережа Ланской пришел и вот ласкает ее.
Как-то раз Вера в шарабане поехала смотреть, как убирают хлеб на хуторских полях. Вязали девки тяжелые снопы. Кое-где валялись порезанные косой птенцы. И над жнивьем с воплями носились перепелки, оставшиеся без крова и детей. От желтизны полей и яростного солнца больно было глазам.
Ланской ездил верхом по полю и кричал то на девок, то на приказчика. И усталая лошадь, которую он задергал, сопела и фыркала, и вся была в мыле.
– Ах, какой народ, – сказал Ланской, подъезжая к шарабану, – беда с ним.
«А он хороший, – подумала Вера, любуясь его коренастой мужественной фигурой и голубыми простодушными глазами, – цельный, по крайней мере. И нет этой рассудочности, как у Захарченко».
– Приходите к нам сегодня ужинать, – сказала Вера ласково.
– Приду, приду, – поспешил согласиться Ланской и поехал за шарабаном, позабыв поле и приказчика.
Когда подали простоквашу, Ипатий Андреевич, который говорил что-то о конституции, на полуслове остановился и, откинувшись на спинку кресла, неожиданно заснул. С ним теперь это часто случалось. Жюли вытащила носовой платок и покрыла ему лысину, чтобы мухи не кусали, а сама пошла куда-то, загремев ключами.
Ланской подвинулся к Вере и сказал:
– Какая вы сегодня красивая, очаровательная. Я вот вас с детства знаю, а всегда вы для меня загадочны. А жаль все-таки, что вы не простой человек. Я был бы счастлив, если бы вы снисходительно на меня смотрели.
– Ах, как можно так говорить, – сказала Вера, краснея при воспоминании о своих ночных мечтах, – как можно. Я ничего не знаю, я робею… А вы – сложившийся человек. Вы – настоящий… Вы должны быть снисходительны ко мне.
Они вышли на террасу. Луна была на ущербе. За колонной, под крышей, тяжело сопел сыч. В пруду лягушки пели громко в унисон: казалось, что там за кустами, сидит одно огромное квакающее существо, зеленое, и глаза у него, должно быть, выпученные, страшные.
Ланской и Вера пошли молча по боковой аллее, заросшей густо; они дошли до речки и сели на скамейку. На том берегу, вдали, виден был огонек. Это бахчари развели костер.
– Я не робкий человек, а вас боюсь, – сказал Ланской.
Вера хотела посмотреть ему в глаза, но лицо его было в тени.
– Я вас не вижу, – сказала она со смехом, – а то бы я по лицу угадала, правду вы говорите или нет… Тише. Кто-то идет никак. Это Жюли?
– Нет, никого нет. Это вам показалось.
– Вы знаете? – прошептала Вера, наклоняясь к Ланскому. – Вы знаете, слепые на ощупь лица узнают… Так и я сейчас узнаю… Дайте мне.
И она, тихо смеясь, коснулась рукой лица Ланского. Он схватил ее руку и поцеловал два раза в ладонь.
– Не надо. Не надо, – сказала Вера, смутившись, – какие у вас губы горячие.
Тогда Ланской невнятно пробормотал:
– Я вас люблю, Вера Леонтьевна.
Вера закрыла лицо руками.
– Боже! Как это странно.
– Я вам смешон, Вера Леонтьевна? Вы не любите меня?
– Ах, не знаю, не знаю… Вы сказали: «я вас люблю»… но ведь это так непонятно – любовь…
– Я грубый и нескладный человек; я не сумею ничего объяснить вам, но если бы вы любили меня, вы мне поверили бы…
– Но вы сказали так неожиданно о вашей любви.
– Боже мой! Я все время думал об этом. Когда мы с вами играем в лаун-теннис или я ужинаю у вас, или когда мы верхом катаемся, я думаю всегда: «Это моя жена, это моя жена».
– Любовь, – прошептала Вера, поднявшись со скамейки и прижимая руки к груди.
– Если вы не согласитесь стать моей женой, я никогда не женюсь, – сказал Ланской мрачно.
Тогда Вера подошла к Ланскому совсем близко, так что колени их встретились.
– Милый! Я сама не знаю, что со мной. Любовь ли? Бог знает. Но мне хорошо так, хорошо…
– Верочка! – пробормотал Ланской, и неловко стал перед ней на колени.
Каждый вечер, после ужина, приходила Вера на свиданье. Хорошо было в теплые лунные ночи пробираться по душистой аллее к беседке и там сидеть часами, прижавшись друг к другу, без мыслей в голове.
А когда не было луны, страшным казался черный сад. И было жутко слушать, как лает Султан, привязанный к столбу среди яблонь. Но все-таки хотелось идти во мрак и слушать шепот: