Косте хочется прижаться губами к этим розоватым пальчикам. И в ногах у Кости приятная истома.
А инженер говорит дяде Сереже:
– Простите, вот вы доктор… А я никак не соберусь к врачу обратиться… Что такое значит, если к сердцу, знаете ли, шар этакий подкатывает, а в ногах тяжесть этакая? А?
Станция. Чей-то голос за мутным стеклом взывает монотонно:
– Фаустово… Фаустово… Фаустово…
Торопливо выходит из вагона дядя Сережа и с ним Костя. В зале первого класса – стол, уставленный бутылками и мертвыми пальмами, и горы дымящихся пирожков, и белый, в белом колпаке, повар, и торопливые, обжигающие себе рот, пассажиры…
А на платформе ходит девушка, закутанная в плед. На. миг около фонаря блеснут ее глубокие глаза, как омуты при луне – и снова погаснут в сумраке.
Вот свистнет обер-кондуктор и застучит поезд, а девушка останется здесь и будет еще долго ходить по платформе станции Фаустово, тоскуя, тоскуя…
Но, Боже мой, как все это хорошо и непонятно – то, что вот так остановился поезд и можно на мгновение полюбить эту девушку в пледе и потом опять мчаться в вагоне куда-то и потом задремать, улыбаясь, в смутной надежде на прекрасное.
По ту сторону полотна железнодорожного потемневшее ночное поле и Бог весть куда ведущая проселочная дорога. И где-то далеко мерцающий красный огонек. Значит, и там жизнь какая-то своя ночная и кто-то зажег во мраке фонарь.
А Костя мальчик еще: не раз придется ему ехать так по железной дороге и мечтать о разных далеких жизнях. Неужели и всегда ночь земная будет казаться ему такой непонятной и влекущей?
Располагаются спать пассажиры. Сдвинул диваны инженер. И вот совсем близко, близко – Костя и Любочка. Нечаянно коснулся своей ногой Костя соседкиной ноги. И приятно стало, и не хочется отнимать ноги – пусть… пусть… И Любочка притихла. Из-под век полузакрытых сияют два луча. Все молчат. И Костя с Любочкой – ни слова. Но оба не спят и слушают ночь. Мчится, мчится поезд. Иногда вдруг остановится во мраке; за окном вспыхнет фонарь; сиповатый голос крикнет что-то; нарушая тишину, войдет в спящий вагон новый пассажир; хлопнут двери; трельный свисток просвистит, и опять мерный стук колес…
Под утро засыпает Костя. Но вот снова звучат голоса.
И опять говорит инженер о своей сердечной болезни:
– А то, знаете ли, руки распухнут… Говорят, дигиталис пить надо… А?
В Козлове – днем. И Любочка теперь не так таинственна. И Костя говорит с ней об алгебре.
А потом прыгают дрожки по Козловской мостовой. И дядя Сережа держит Костю за талию, чтобы не потерять племянника.
А племянник мечтает о непонятном – и рыженькая гимназистка на Пречистенском бульваре, и девушка в пледе на станции Фаустово, и Любочка в вагоне: все они спиваются в один образ, – и зовет Костю новая полузримая девушка желанная в голубой мир.
Дом у дяди большой, серый, с мезонином. И пустынно в доме: живут в нем теперь трое: сам дядя Сережа, дядина жена, Серафима Николаевна, и Костя. Прислуга – внизу.
Дядя – доктор уважаемый. По утрам собираются пациенты. Томятся в зале, где аквариум с золотыми рыбками, где чахоточные пальмы и на круглом столе скучные альбомы.
После завтрака приезжает за дядей извозчик Матвей и везет его «на практику». В конюшне дядиной стоят рысаки – Громобой и Руслан, но дядя ездить на них боится: разобьют того гляди. А тетя Сура катается. Ей нипочем.
Костя любит зайти в конюшню и поговорить с кучером Фомою и поласкать Громобоя. Там в конюшне сумрак, пахнет навозом, светятся круглые лошадиные глаза, и слышно, как лошади влажно и вкусно жуют овес и тупо постукивают копытами.
– Не хочешь ли со мной в монастырь? – спрашивает Костю тетя Сура: – Фома! Заложи пролетку!
Вот выводит Фома Громобоя на двор, дает ему поиграть немного… Кокетничает застоявшийся Громобой, оседая на задние ноги и картинно крутя шеей.
Растревожил Громобой дворовое царство: куры, индюшки, сука Снегурка, и кухаркин сын Вася – все бегает по зеленому двору с криком и гамом.
Наконец, заложена пролетка и торжественный Фома подает к крыльцу. Тетя Сура и Костя едут в монастырь – едут они по Московской улице, мимо базарной площади, где огромные весы, сено, торговки под широчайшими зонтами, деревенские как будто полинявшие лошаденки и будочник, задремавший на посту…
А потом полосатый шлагбаум и пыльное шоссе, и бесконечные поля… Идут странники куда-то, в лаптях, с котомками, с длинными посохами; проехал на беговых дрожках чубастый, красногубый приказчик; закружил в небе стервятник…