Давид. Но она не смеет, Нуллюс!
Анатэма. Многие уже спят у ваших дверей и улыбаются во сне — самоуверенные счастливцы, сумевшие опередить других… А в саду и во дворе…
Давид (со страхом). Что еще во дворе?
Анатэма. Тише, Давид. Смотрите и слушайте.
Гасит в комнате огонь и затем раздергивает драпри: четырехугольники окон наливаются дымно-красным, клубящимся светом; в комнате темно, — но все белое: голова Давида, разбросанные листки бумаги, окрашенные слабым кровяным цветом. И уродливые, дымно-багровые тени безмолвно движутся по потолку; машут руками, сталкиваются, вдруг сплетаются в длинную вереницу, не то бегут быстро, не то предаются дикому и страшному танцу. А из глубокой дали приносится новый, еще не слышанный гул, — если бы море вышло из берегов и двинулось на сушу, то так бы грохотало оно: сдержанно, неотвратимо и грозно.
Давид (испуганно, шепотом). Что это за огонь, Нуллюс? Мне страшно.
Анатэма (также шепотом). Ночь холодна, и они зажгли костры. Сура сказала, что ждать еще долго, и они приняли меры.
Давид. Откуда они взяли дерево?
Анатэма. Что-нибудь сломали. Сура сказала, что ты приказал развести костры, и они покорно жгут дерево, какое есть… А там, Давид, дальше, еще дальше…
Давид (в отчаянии). Что, Нуллюс? Что может быть еще дальше, еще дальше?
Анатэма. Не знаю, Давид. Но из верхнего окна, открытого широко, я слышал как бы рев океана в час прибоя, когда дрожат от боли скалы; как бы рев медных труб слышал я, Давид, — они кричат к небу и к вам и зовут вас… Вы слышите?
В сдержанном гуле и хаосе звуков как бы вычерчивается протяжно и долго: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д, Д-а-а-ви-и-д.
Давид. Я слышу свое имя. Кто это? Чего им надо?
Анатэма. Не знаю. Быть может, они хотят венчать тебя на царство.
Давид. Меня?
Анатэма. Тебя, Давид Лейзер. Быть может, они несут могущество и власть — и силу творить чудеса, — не хочешь ли стать их богом, Давид? Смотри и слушай. (Распахивает окна.)
И сразу в клубах огненного дыма победной и сильной волной вливается отдаленная музыка — медный крик многочисленных труб, которые несут в высоко приподнятых руках, ибо к земле и небу обращен их призывный вопль. Смолкают трубы. Топот движущихся полчищ, призывный вопль бесчисленных голосов: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д — переходит в аккорды, становится песней. И снова трубы. И снова настойчивый, грозный и властный призыв: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
При первых звуках труб Давид, пошатнувшись, прижался к стене; затем шаг за шагом — все смелее — все быстрее — все прямее он подвигается к окну. Взглядывает — и, оттолкнув Анатэму, протягивает обе руки навстречу бедным земли.
Давид (зовет). Сюда! Сюда! Ко мне. Я здесь. Я с вами.
Анатэма (изумленно). Что? Ты их зовешь? — Ты — их — зовешь? Опомнись, Лейзер!
Давид (гневно). Молчи — ты не понимаешь! Мы люди, и мы пойдем вместе! (Восторженно.) И мы пойдем вместе! Сюда, братья, сюда. Смотри, Нуллюс, — они подняли головы, они смотрят, они услышали. Сюда, сюда!
Анатэма. Ты будешь творить чудеса?
Давид (гневно). Молчи — ты чужой. Ты говоришь, как враг бога и людей. Ты не знаешь ни жалости, ни пощады. Мы истомились, мы устали — и уже мертвые устали ждать. Сюда — и мы пойдем вместе. Сюда!
Анатэма (вглядываясь). Не слепые ли указывают им путь?
Давид. Кому же надо зрение, как не слепым? Сюда, слепые!
Анатэма (вглядываясь). Не безногие ли бороздят дорогу и глотают пыль?
Давид. Кому же дорога, как не безногим? Сюда, увечные!
Анатэма (вглядываясь). Не мертвых ли несут они на носилках, покачиваясь мерно? Всмотрись, Давид, и осмелься сказать: сюда, ко мне. Я тот, кто воскрешает мертвых…
Давид (терзаясь). Ты не знаешь любви, Нуллюс.
Анатэма. Я тот, кто возвращает зрение слепым! (В окно, громко.) Сюда! Народы земли, взыскующие бога, стекитесь все к ногам Давида — он здесь!
Давид. Тише.
Анатэма. Эй, сюда! Тоскующие матери-отцы, потерявшие рассудок от горя — братья и сестры, в корчах голода пожирающие друг друга… сюда, к Давиду, радующему людей.
Давид (хватая его за плечо). Вы с ума сошли, Нуллюс. Они могут услышать и ворваться сюда — что вы делаете, вы подумайте, Нуллюс!
Анатэма (кричит). Вас зовет Давид!
Давид (с силой оттаскивая его от окна). Молчи! Я задушу тебя, если ты крикнешь хоть слово — собака!
Анатэма (вырываясь). Ты глуп, как человек: когда я зову бежать, ты проклинаешь меня. Когда зову любить — ты меня душишь. (Презрительно.) Человек!
Давид (дряхлея). Ой, не губите же меня, господин Нуллюс. Ой, простите же меня, если я разгневал вас, старый глупый человек, потерявший память. Но ведь я же не могу — я не могу творить чудес!
Анатэма. Бежим…
Давид. Да, да, бежим. (С недоверием.) Но куда? Куда хотите вести меня, Нуллюс? Разве есть место на земле, где не было бы… (терзаясь) бога?
Анатэма. Я к богу поведу тебя!
Давид. Я не хочу. Что скажет мне бог? И что я отвечу богу? И подумайте, Нуллюс, разве я могу теперь хоть что-нибудь ответить богу?
Анатэма. Я поведу тебя в пустыню. Мы оставим здесь этих злых и порочных людей, одержимых чесоткою страданий и заваливающих столбы и ограды, как свиньи, которые чешутся.
Давид (нерешительно). Но они же люди, Нуллюс.
Анатэма. Откажись от них и чистый стань в пустыне перед лицом бога. Пусть камень будет твоим ложем, пусть воющий шакал станет другом твоим, пусть только небо и песок услышат покаянные стоны Давида — ни одного пятнышка чужого греха не выступит на чистом снеге его души. Кто остается с прокаженными, тот сам заболевает проказою — и только в одиночестве узришь ты бога. В пустыню, Давид, в пустыню.
Давид. Я буду молиться!
Анатэма. Ты будешь молиться.
Давид. Я изнурю тело постом!
Анатэма. Ты изнуришь тело постом.
Давид. Я посыплю голову пеплом!
Анатэма. Зачем? Так делают несчастные. Ты же будешь счастлив, Давид, в безгрешности твоей. В пустыню, Давид, в пустыню!
Давид. В пустыню, Нуллюс, в пустыню!
Анатэма (поспешно). Бежим. Есть подвал, о котором никто не знает. Там валяются старые бочки и пахнет вином, и я спрячу тебя. А когда они уснут…
Давид. В пустыню! В пустыню!
Поспешно убегают. В комнате беспорядок и тишина. А в открытое окно, призывая, вновь несется крик медных труб, стоны и вопли поднявшейся земли: Да-а-ви-и-д! И, подогнув листы, как дом, который разваливается, корешком вверх лежит Библия.
Медленно опускается занавес.