— Хорошо, вот вы сейчас, конечно, заняты, — собираете свой урожай, — а что же вы делаете здесь зимой? — живо спросил Белогуров.
— Зимой? Делаем перекопку плантаций.
— Как перекопку? Вручную?.. А трактор?
— Что вы — трактор! Это вам не степь, товарищ! У нас, увы, копают по старинке лопатами. А копать зимой можно далеко не каждый день. Когда идут дожди, перекопку бросаем. А то еще того хуже: вздумает вдруг нас засыпать снегом, — тогда мы, конечно, только существуем и усиленно топим печки.
— Небо коптите?
— Небо коптим… Да, я еще не сказала вам, что у нас, кроме лаванды, есть розмарин и несколько гектаров казанлыкской розы. Но роза у нас — дело еще более молодое, чем лаванда, так что розовое масло мы хотя и гнали в этом году, но, так сказать, в порядке пробы.
Локомобиль между тем однообразно фукал, пар по замотанной в парусину трубе тек в перегонные кубы, а невдали от изнывающих от жажды инженеров падала струйкой из трубы водопровода чистейшая на вид вода, направляясь потом по узкой канавке к яме, в которой гасили известь.
— Ох, не могу терпеть! Очень здесь горит! — дернул ладонью по кадыку Кудахтин и пошел к этой заманчивой струйке.
— Напейся и мне скажи, какая вода! — крикнул ему вдогонку Белогуров, а Хромцова предложила участливо:
— Да вы бы, товарищи, зашли на пчельник, там наши пасечники Покоевы — муж и жена — угостили бы вас лавандовым медом… А может быть, даже и чаю для вас согрели бы, — они люди добрые. Вот их детишки, кстати, Володя и Катя, они вас и доведут.
— Так это с пчельника, значит, ребятишки? Ва-во-дя! — крикнул Белогуров именно так, как называла мальчика его сестренка.
— Вы, стало быть, с ними уже познакомились? — слегка улыбнулась Хромцова.
— Ну, еще бы! Мы с ними — старые приятели! — игриво отозвался Белогуров.
IVУльи были расставлены очень аккуратно, такими же правильными, безупречно по веревочке протянутыми рядами, как росли на плантации кусты лаванды. Пчельник был устроен в яблоневом саду, разбитом еще тем самым адвокатом по бракоразводным делам, фамилию которого забыл Белогуров.
Ульи были приземистые, широкие, на четырех дубовых чурбачках каждый, с крышами односкатными, крытыми где железом, где фанерой, но однообразно окрашенными золотистой охрой, веселой на вид.
Яблоки на яблонях висели густо, — год для них был урожайный, — но все они были одного сорта, мелкий и жесткий, хотя и румяный, красивый синап.
Сарай стоял сзади за пчельником, а прямо против пчельника, через дорогу, небольшой домик, куда и привели инженеров Володя с Катей.
По дороге Володя успел задать Белогурову, совершенно для него неожиданно, один из тех вопросов, которые приходят в голову только детям. Он сначала пригляделся к этому черному, толстогубому дяде насупленными голубыми глазами, прежде чем спросил совершенно серьезно и даже как будто хриповато:
— Дядя, а дельфины — они чихают?
Дельфинов в Черном море много. Белогуров видел, купаясь, как они выскакивают из воды, как они гоняются за стаями мелкой рыбешки чуларки или султанки, видел с берега, как далеко в море охотятся за ними флотилии дельфинников с алломанами, но чихают ли дельфины, он не знал и ответил:
— Охота тебе, Володька, задаваться такими роковыми вопросами!
Однако Володька посмотрел потом также насупленно-серьезно на Кудахтина и к нему обратился так же басисто:
— А ты, дядя, не знаешь!
У крыльца домика безмятежно лежала и нежилась в тени крупная черно-рыжая свинья; каштановая лохматая собака на цепи, когда-то от излишнего усердия сорвавшая уже себе голос, выскочила свирепо из конуры с придушенным рыком, и на крыльце, вышиною всего в две ступеньки, показался обеспокоенно глядевший человек, которому Володька крикнул, показав на Белогурова:
— Па-ап, а пап! Вот!
Пчеловод Покоев подтянул брюки, в которые забрана была синяя рубаха, перепрыгнул через непроходимо лежавшую свинью, прикрикнул на собаку и стал перед гостями, небольшой, подстриженный ежиком, красный с лица, с пытливыми сорокалетними серыми глазами в набрякших веках и с протянутой, неслабой на вид рукой.