— Купаться!
— Отдохнем сначала, нельзя сразу.
Грузно сел на песок отец, — остался стоять Садко.
Он и не стоял даже, — это только так казалось кому-нибудь около, что стоит тонкий маленький мальчик с детской балалайкой в руках, в серенькой тюбетейке, в розовой рубашке, в очень коротких синих штанишках и глядит на море… А Садко не стоял совсем, — он летал над морем…
Ленивый двухмачтовый баркас-парусник маячил у горизонта, — он заглянул в него и дальше… Буксирный пароходик трудолюбиво тащил длинную, низко сидящую баржу, попарил над ним, и — дальше… А дальше было одно только голубое и без конца… Дальше было только оно все, — море. Налево — в него уходили чуть розовые горы, и даже не поймешь, горы это или так, облака; направо — одна близкая гора, похожая на чудовище, которое пьет; а около ног плещется чуть-чуть и шепчет: шу-шу-шу, и белая зыбкая каемочка по всему пляжу.
Близко от берега два камня в воде; они почему-то с белыми верхушками.
— Почему, папа, они белые?
— Белые?.. Гм… Это, видишь ли, скорее всего от соли… В морской воде ведь соль… Раздевайся!
Но подальше от этих камней, вправо, там не камни уж, а целые скалы на берегу, и они пурпурно-лиловые с черными трещинами.
— А те вот не белые, смотри! — показывает на них Садко. — Значит, там, в морской воде, нет уже соли?
— Там?
Андрей Османыч очень внимательно рассматривает эти скалы, думает, вздыхает, чешет грудь и отвечает кротко:
— Там фотограф… Видишь вон фотографа?.. Аппарат черным накрыт, — видишь?
— Зачем он? — скучно спрашивает Садко.
— Фотограф?.. Он всегда затем, чтобы снимать… И тут и везде…
— Что снимать? Мо-ре?
— Море ему за это не заплатит… Людей, конечно… Вот и мы с тобой можем сняться…
— Глупости какие!.. Я совсем не хочу…
И сердито отводит Садко глаза от этих скал на море влево.
— А вон, посмотри, комсомольцы подошли сниматься, — кивает отец.
Садко чуть скашивает глаза и видит — двое в купальных костюмах, — юноша в полосатых трусах, девушка в темном, должно быть, синем, но потемневшем купальнике. Они лихо вскарабкались на скалу, и юноша стоит себе прямо и грудь вперед, — физкультурник, — а девушка закатывает свой купальный костюм, чтобы как можно больше показать сильные ноги, тоже, должно быть, физкультурница… И так хохочет при этом, что слышно на целый пляж, так что даже и Андрей Османыч фыркнул:
— Ничего, недурной голосок у девчонки! — и тут же размашисто снял рубаху.
Фотограф, повозившись около своего треножника, должно быть, щелкнул уже и сделал им двоим на пурпуровой скале разрешающий жест, потому что физкультурник вдруг поднял физкультурницу и бросил ее в море (так что тихо ахнул Садко), а следом за нею бросился сам, и вот уж, плывя один за другим вразмашку, обогнули они скалу и, выбравшись на берег, стали бросать друг в друга пригоршни гальки.
— Что ж, недурной номер, — сказал, глядя на них, отец.
— Давай и мы будем купаться, — не глядя на него, отозвался Садко и положил на песок тюбетейку и балалайку.
И вот он по колени в воде…
У него странное теперь лицо, очень побледневшее почему-то, а зрачки глаз стали заметно больше.
Он смотрит в воду, где ноги его как будто сломаны волной, а под ногами разноцветная галька. Воды он не чувствует совсем, воду здесь у берега щедро нагрело лечебное солнце, и пахнет от нее вишневкой.
— Ну, давай буду учить тебя плавать, — говорит отец. — Ложись-ка мне на руки!
И руки, и грудь, и спина отца густо покрыты темными волосами, чего раньше не замечал Садко. Это его поражает, и он вскрикивает брезгливо:
— Ты — обезьяна, папа!
— Ты тоже, — отзывается отец. — Ну-ка, ложись и болтай ногами!
Садко хочет плыть так же, как плыли те двое около скалы. Он ложится, болтает ногами и отфыркивает воду, которая сама почему-то так и льется и стремится попасть ему в рот.
— Не глотай!
— Я не… глотаю… А это что?
— Это?.. Так, черт знает что… Жир какой-то рыбий…
И Андрей Османыч одной рукой держит сына, а другой загребает и отбрасывает наплывшую медузу, добавляя при этом:
— Видишь, гадость какая тут плавает… Вот почему тебе и говорят: болтай ногами, а воды не глотай!
Но медуза наплывает снова, а за нею еще две побольше и поплотнее.
— Вы смотрите, они могут мальчика укусить! — матерински вмешивается в разговор отца с сыном неимоверно толстая женщина, чуть приподняв черноволосую голову и поведя выпуклым глазом (другой был прищурен).
— Вот видишь, Садык, оказалось, кусаются… Поэтому, значит, они живые… Давай их отгоним дальше!
И отец вместе с сыном начали плескать в медуз водою.