А Семеныч только махнул рукой и, в одежде менее заметно горбатый, в ушатой шапке, семеня двинулся к безоконному дому посмотреть на всякий случай, нет ли там товарища Ивана Петрова.
Он обошел только нижний этаж, на верхний же по сомнительной лестнице не поднимался, да и незачем было подыматься: нигде не было грязных следов.
IIВ этот день дождь начался часов с десяти утра и сначала шел мелкий, ленивый, так что Семеныч говорил о нем: «По-ден-щину отбывает!» Но к вечеру начал барабанить частый, крупный, спорый, и Семеныч, выйдя с объедками к Верке, сообщительно сказал ей:
— Ну, Верочка, этот уж начал сдельно работать… Поэтому, раз твой дом не дает течи, лежи себе спи!..
Но Верка залаяла яростно, когда совершенно стемнело и зажгли уже лампочку старики. От лампочки через дверь ворвалась на двор золотая, пропыленная дождем полоса, а в полосе этой показалась женщина и, подойдя, сказала Нефеду, который стоял в это время на пороге:
— Мир вам, и мы к вам!
— Та-ак… это… по какой же причине? — испугался Нефед.
— Так говорится… Пропускай, не стой в воротах, — видишь: шпарит!
Нефед попятился внутрь, и женщина появилась перед Семенычем и Гаврилой и сказала им певуче, но с хрипотой:
— Не ждали — не гадали?.. Здравствуйте вам!
Она была в плаще поверх теплой одежды. Мокрое лицо ее блестело, плащ тоже, и с него струилась вода.
Нефед закрыл дверь, Семеныч поднялся из-за стола, Гаврила сдвинулся с табуретки, на которой сидел, и опустил вниз длинные руки, соображая, стоит ли ему вытягиваться во весь длинный рост, или не стоит, и три старика разглядывали женщину, каждый про себя решая, учительница она, или агроном, или фельдшерица, или служит она в финотделе, которому оказалось так поздно и в такой дождь неотложное дело до них, живущих уединенно.
Но женщина отстегнула верхний крючок плаща, расстегнула пуговицы пальто и начала стягивать с себя то и другое вместе, а когда промокшее и прилипшее к платью пальто не снялось так быстро, как ей хотелось, она крикнула вдруг низко и совсем хрипло:
— Тяните, что ли, черти!.. Обращения с женщиной не знаете!
К этому добавила она более крепкое, такое, что Нефед кашлянул, Гаврила крякнул, а Семеныч протянул облегченно за всех:
— Ну, во-от!.. А мы-то думали, служащая власть какая!
И услужливо, но не торопясь, помог ей раздеться, предусмотрительно спросив:
— Ты одна или с тобой еще товарищ какой?
— Татарин там, черт!.. На дороге остался… Такая справа паршивая, что переднее колесо сломал…
И женщина тут же хозяйственно стала щупать, тепла ли плита.
— Конечно, без колеса не поедешь, — согласился Семеныч.
Кроткий Нефед заступился за татарина:
— Дорога у нас тут — ямы одни!
А Гаврила спросил мрачно:
— Татарин этот тоже к нам заявится?
— Татарин верхом в город хочет, а линейку бросает… Черт с ним, пускай едет верхом…
И вдруг, как старший, добавила женщина:
— А ну-ка, кто из вас бойчей? Клади дров в печку, отогреваться-сушиться буду!..
— Ну-ка-ет! — подхватил Гаврила. — Ты это нам что — дров привезла?
— Ах, злыдень! — покачала головой женщина. — Видишь — нитки на мне сухой нет? Что тебе, чертушка, двух полен жалко?
— У нас полен не бывает… У нас хворост, — объяснил ей Нефед.
— Ну что ж… Еще лучше!.. Пылко гореть будет… Тащи!
И слегка ударила его по узкому сухому плечу женщина.
Нефед взглянул на Семеныча, — тот кивнул головой:
— Раз человек промок, — первое дело ему сухость нужна…
И Нефед достал в сенях охапку хвороста.
Женщина осталась в одном только ситцевом платье, кое-где голубом, на плечах же, где оно прилипло, темном. Лицо ее, вытертое о кофточку, сплошь зарозовело. На правой щеке оказалась крупная родинка; мокрые короткие русые волосы, прямой нос, серые глаза; не из высоких, не из полных; лет двадцати двух-трех, не больше.
Она сунула руку в карман платья, достала коробку папирос, но коробка размякла, папиросы склеились, и она бросила коробку в угол, сказав Семенычу:
— Верти кручонку, дед!
— Из чего это «верти»? — удивился Семеныч.
— Что-о?.. Та-ба-ку нет?.. Врешь, небось?.. Ну, хоть из махорки валяй.
— А махорки где взять прикажешь?
— Тоже нету?
— Не водится у нас…
Женщина выругалась еще сложнее, и в то время как Нефед покорно ломал на колене хворост, Гаврила ворчал:
— Какого черта!.. Лезет всякий со своими командами!.. Что у нас — гостиница или двор постоялый?
Сухой хворост, брошенный на тлевшие угли, запылал ярко, и женщина начала быстро и ловко расстегивать и стаскивать платье.