– Да… – сказал Егор очнувшись. – Ну, что, трактирная душа? Займемся развратом? Как там?
– Все готово.
– Халат нашли?
– Нашли какой-то… Пришлось к одному старому артисту поехать. Нет ни у кого!
– А ну?
Егор надел длинный какой-то халат, стеганый, местами вытертый… Огляделся.
– Больше нигде нету, – оправдывался Михайлыч.
– Хороший халат, – похвалил Егор. – Нну… как я велел?
Михайлыч вышел из комнаты…
Егор полулег с сигаретой на диван.
Михайлыч вошел и дорожил:
– Народ для разврата собрался!
– Давай, – кивнул Егор.
Михайлыч распахнул дверь… И Егор, в халате, чуть склонив голову, стремительно, как Калигула, пошел развратничать.
«Развратничать» собрались диковинные люди, больше пожилые. Были и женщины, но какие-то на редкость все некрасивые, несчастные. Все сидели за богато убранным столом и с недоумением смотрели на Егора. Егор заметно оторопел, но вида не подал.
– Чего взгрустнули?! – громко сказал Егор.
И прошел во главу стола. Остановился и внимательно оглядел всех.
– Да-а, – не удержался он. – Сегодня мы оторвем от хвоста грудинку. Ну!.. Налили.
– Мил человек, – обратился к нему один пожилой, старик почти, – ты объясни нам: чего мы праздноваем-то! Случай какой… или чего?
Егор некоторое время думал.
– Мы собрались здесь, – негромко, задумчиво, как на похоронах начал Егор, глядя на бутылки шампанского, – чтобы…
Вдруг он поднял голову и еще раз оглядел всех. И лицо его опять разгладилось от жесткости и напряжения.
– Братья и сестры, – проникновенно сказал он, – у меня только что… от нежности содрогнулась душа. Я понимаю, вам до фени мои красивые слова, но дайте все же я их скажу.
Егор говорил серьезно, крепко, даже торжественно. Он даже несколько прошелся, сколь позволило место, и опять оглядел всех.
– Весна… – продолжал он. – Скоро зацветут цветочки. Березы станут зеленые… – Егор чего-то вовсе заволновался и помолчал. Он все еще слышал родной голос Любы, и это путало и сбивало.
– Троица скоро, чего же, – сказал кто-то за столом.
– Можно идти и идти, – продолжал Егор. – Будет полянка, потом лесок, потом в ложок спустился – там ручеек журчит… Я непонятно говорю? Да потому что я, как курва, говорю и стыжусь своих же слов!
Егор всерьез на себя рассердился. И стал валить напропалую – зло и громко, как если бы перед ним стояла толпа несогласных.
– Вот вы все меня приняли за дурака – взял триста рублей ни за что выбросил… Но если я сегодня люблю всех подряд! Я весь нежный, как самая последняя… как корова, когда отелится. Пусть бардака не вышло – не надо! Даже лучше. Но поймите, что я не глупый, не дурак. И если кто подумает, что мне можно наступить на мозоль, потому что я нежный, – я тем не менее не позволю. Люди!.. Давайте любить друг друга!
Егор почти закричал это. И сильно стукнул себя несколько раз в грудь.
– Ну чего мы шуршим, как пауки в банке? Ведь вы же знаете, как легко помирать?! Я не понимаю вас… – Егор прошелся за столом. – Не понимаю! Отказываюсь понимать! Я себя тоже не понимаю, потому что каждую ночь вижу во сне ларьки и чемоданы. Все!!! Идите воруйте сами… Я сяду на пенек и буду сидеть тридцать лет и три года. Я шучу. Мне жалко вас. И себя тоже жалко. Но если меня кто-нибудь другой пожалеет или сдуру полюбит, я… не знаю, мне будет тяжело и грустно. Мне хорошо, даже сердце болит – но страшно. Мне страшно! Вот штука-то… – неожиданно тихо и доверчиво закончил Егор.
Помолчал, опустив голову, потом добро посмотрел на всех и велел: – Взяли в руки по бутылке шампанского… взяли, взяли! Взяли? Откручивайте, там проволочки такие есть, – стреляйте!
Все задвигались, заговорили… Под шум и одобрение захлопали бутылки.
– Наливайте быстрей, пока градус не вышел! – распоряжался Егор.
– А-а, правда, – выходит! Давай стакан!.. Подай-ка стакан, кум! Скорей!
– Эх, язви тебя!.. Пролил маленько.
– Пролил?
– Пролил. Жалко добро такое.
– Да, штука веселая. Гли-ка, прямо кипит, кипит! Как набродило. Видно, долго выдерживают.
– Да уж, конечно! Тут уж, конечно, стараются…
– Ух, а шипит-то!..
– Милые мои! – с искренней нежностью и жалостью сказал Егор. – Я рад, что вы задвигались и заулыбались. Что одобряете шампанское… Я все больше и больше люблю вас!
На Егора стеснялись открыто смотреть – такую он порол чушь и бестолочь. Затихали, пока он говорил, смотрели на свои стаканы и фужеры.
– Выпили! – сказал Егор. Выпили.
– С ходу – еще раз! Дазай!
Опять задвигались и зашумели. Диковинный случился праздник – дармовой.