– Вот… Живут. – И опять замолчала.
Егор сидел на стуле у порога. Он как-то окаменел на этом стуле, ни разу не шевельнулся, пока старуха говорила, смотрел на нее.
– А еще двое?.. – спросила Люба.
– А вот их-то… я и не знаю: живые они, сердешные душеньки, или нету их давно.
Старушка опять закивала сухой головой, хотела, видно, скрепиться и не заплакать, но слезы закапали ей на руки, и она скоро вытерла глаза фартуком.
– Не знаю. В голод разошлись по миру… Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца… Про этих не знаю.
Зависла в избе тяжелая тишина… Люба не знала, что еще спрашивать, – ей было жалко бабушку. Она глянула на Егора… Тот сидел изваянием и все смотрел на Куделиху. И лицо его под очками тоже как-то вполне окаменело. Любе и вовсе не по себе стало.
– Ладно, бабушка…
Она вдруг забылась, что она из «райсобеса», подошла к старушке, села рядом, умело как-то – естественно, просто обняла ее и приголубила.
– Погоди-ка, милая, погоди – не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!
Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала головой.
– Может, найдутся… Спасибо тебе. Сама-то не из крестьян? Простецкая-то.
– Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то…
Егор встал и вышел из избы.
Медленно прошел по сеням… Остановился около уличной двери, погладил косяк, гладкий, холодный. И прислонился лбом к этому косяку и замер. Долго стоял так, сжимая рукой косяк так, что рука побелела. Господи, хоть бы еще уметь плакать в этой жизни – все немного легче было бы. Но ни слезинки же ни разу не выкатилось из его глаз, только каменели скулы и пальцы до отека сжимали что-нибудь, что оказывалось под рукой. И ничего больше, что помогло бы в тяжкую минуту – ни табак, ни водка – ничто, все противно. Откровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем. И еще только твердил в уме, как молитву: «Ну, будет уж! Будет!»
Егор заслышал в избе шаги Любы, откачнулся от косяка, спустился с низкого крылечка… И скорым шагом пошел по ограде, оглядываясь на избу. Был он опять сосредоточен, задумчив. Походил вокруг машины, попинал баллоны… Снял очки, стал смотреть на избу.
Вышла Люба.
– Господи, до чего же жалко ее стало, – сказала она. – Прямо сердце заломило.
– Поехали, – велел Егор.
Развернулись… Егор последний раз глянул на избу и даванул на железку.
Молчали. Люба думала о старухе, тоже взгрустнула.
Выехали за деревню…
Егор остановил машину, лег головой на руль и крепко зажмурил глаза.
– Чего, Егор? – испугалась Люба.
– Погоди… постоим, – осевшим голосом сказал Егор. – Тоже, знаешь… сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.
Люба тихо ахнула.
– Да что же ты, Егор? Как же ты?..
– Не время, – зло почти сказал Егор. – Дай время… Скоро уж. Скоро.
– Да какое время, ты что?! Развернемся!
– Рано! – крикнул Егор. – Дай хоть волосы отрастут… Хоть… на человека похожим стану.
Егор включил скорость, и поехали опять.
– Я ей перевел деньги, – еще сказал он, – но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась – от кого, спросит? Еще не возьмет. Прошу тебя, доехай завтра до ней опять и… скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока… Не могу пока – сердце лопнет. Не могу. Можешь понять?
– Останови-ка, – велела Люба.
– Зачем?
– Останови.
Егор остановил.
Люба обняла его, как обняла давеча старуху, – ласково умело, – прижала к груди его голову.
– Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. – Она заплакала. – Что мне с вами делать-то?
Егор освободился из ее объятий, крякнул несколько раз, чтобы прошел комок из горла, включил скорость и с остервенением веселым сказал:
– Ничего, Любаша!.. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я не говорю зря.
Дома их в ограде встретил Петро.
– Волнуется, видно. За машину-то, – догадалась Люба.
– Да ну, что я? Я же сказал…
Когда Люба с Егором вылезли из кабины, Петро подошел к ним.
– Там этот пришел… твой, – сказал он по своей привычке как бы нехотя, через усилие.
– Колька?! – неприятно удивилась Люба. – Вот гад-то, что ему надо-то?! Замучил, замучил, слюнтяй!..
– Ну, я пойду познакомлюсь, – сказал Егор.
И глянул на Петра. Петро чуть заметно кивнул головой.
– Егор!.. – всполошилась Люба. – Он же пьяный, небось драться кинется. Не ходи, Егор. – И Люба сделала было движение за Егором, но Петро придержал ее.