Мотаю их тихо, спокойно, а тут вдруг товарищ Заварухин идет. Идет он будто и пуговицы на гимнастерке считает. И так говорит:
– Трофимов, до нашего сведения дошло, что ты на ногах имеешь мозоли. Это верно?
– Так точно, – говорю. – Есть маленькие.
– Ну вот, – говорит. – Наш особый отдел решил тебя по этому поводу расстрелять.
Я говорю:
– Как хотите, товарищ Заварухин. Это, – я говорю, – товарищ Заварухин, ваше личное дело. Можете расстреливать.
И начинаю, понимаете, тихо, спокойно разматывать свои портянки. Сымаю портянки и думаю: «Н-да! Бывает в жизни огорченье…»
А тут я проснулся.
Лежу в тачанке. Тачанка стоит почему-то. Темно. Мост какой-то или застава. Мой кучер сидит на передке и курит.
А рядом Зыков.
Хрипит мой Зыков из последних сил, и все лицо у него, подумайте, в крови. Из виска так и булькает. Так и клекочет.
Хотел я подняться и кучеру сказать, чтобы чего-нибудь с ним сделали, но мне так страшно стало, что я обратно без памяти упал. И обратно заснул.
А второй раз проснулся уже в другом месте.
Лежу я в мягкой постели. Над головой у меня лампочка тихо горит. На животе чего-то лежит горячее, пузырь какой-то, а рядом на стуле сидит такой рыжеватый дядя в белом переднике.
Я говорю:
– Ты кто, рыжий?
Он говорит:
– Я доктор.
– А я?
– А ты в лазарете. Ты больной. Лежи, пожалуйста, и не двигайся. У тебя только что в желудке нашли сургуч, чернила и еще кое-что.
Я говорю:
– Так. А бумагу нашли?
– Да, – говорит, – очень много.
Я говорю:
– Всё поняли?
– Что? – говорит.
Я говорю:
– Всё разобрали, что там написано было? Или что-нибудь смылось?
– Да нет, – говорит. – Эта бумага превратилась в сплошную массу.
– Жалко, – я говорю.
Он говорит:
– А тебе теперь нужно лечиться. Тебе нужно серьезно и долго лечить свой живот. На вот, – говорит, – скушай, пожалуйста, на всякий случай пирамидону.
Я съел. Он посидел, поправил пузырь и ушел.
Я повернул голову. Поглядеть, что тут такое происходит. И вижу – лежат больные. Спят. Кое-кто стонет. Кто-то бормочет во сне. А через две койки от меня, у самой печки, вижу – знакомая личность.
Представьте себе – Зыков!
Но только – что он такое делает?
Башка у него забинтована. Один нос торчит. А он, этот Зыков, свесился с койки и чего-то на полу делает. Что-то пихает в щелку.
Я говорю:
– Зыков!
Он свои полбашки поднял и говорит:
– А?
Я говорю:
– Чего, – говорю, – ты там делаешь?
– Я?
– Ну да, – говорю. – Ты!
– А я, – говорит, – это пирамидон туды пихаю. Мне, – говорит, – понимаешь, он до чертовой матери надоел. Пирамидоном, – говорит, – наверное, во всех армиях лечат. Я думаю, доктора еще до рождества Христова солдат пирамидоном кормили.
– Чудак! – говорю.
Потом спрашиваю:
– Ты жив?
– А то нет? – говорит.
Я говорю:
– Рад?
– А то нет? – говорит. – Чучело тамбовское!..
Ну, хотел я его как следует обругать, хотел даже в него подушкой кинуть, но вдруг ослаб, ослаб, понимаете, задрожал и тюкнулся на эту самую подушку. И заснул.
А проснулся от солнца. Это уж утром было. Горячее солнце хлещет мне прямо в глаза. Я отворачиваюсь, помню, повертываю голову и вдруг вижу – знакомое лицо.
Такой невысокий, плечистый дядя с усами стоял в дверях и смотрел на меня.
Понимаете, я его сразу узнал. Хоть и не видел ни разу, а узнал.
«Ох, – думаю, – братишка наш Буденный! Какой ты, с усам…»
А он – сам с усам – подходит до моей койки, снимает свой громоотвод и говорит:
– Ну, здорово!
Я приподнялся немного и говорю:
– Товарищ Буденный… – Я поперхнулся даже. – Товарищ Буденный! Особый отряд товарища Заварухина окружен неприятелем. Слева, – я говорю, – теснит Шкуро. Справа теснит Мамонтов. Нет, – говорю, – слева Мамонтов… Слева, – я говорю, – Улагай… Извиняюсь, – говорю, – справа Улагай…
Я забыл. У меня в голове, понимаете, все спуталось. Я замолчал. И лег.
А товарищ Буденный, помню, положил мне на лоб ладошку и говорит:
– Жар начинается. Необходимо поставить компресс.
Но я тут вспомнил чего-то, поднялся опять через силу и говорю:
– Товарищ Буденный! Позвольте вам познакомить моего друга – Василий Семеныч Зыков. Первый герой на земном шаре.
Смеется Буденный и говорит:
– Это который герой?
– А тот, – я говорю, – у которого полбашки завязано. Вота он вам улыбается.
– Ага, – говорит.
И пошел к зыковской койке.
Ну, как они там познакомились, я не помню. Проще сказать, я не видел. Я спал.
А через две недели я вышел из лазарета и поехал обратно в дивизию.
А потом зима наступила. И под самый Новый год – мне из Москвы подарок: орден Красного Знамени.
За что? – вы подумайте…